Трехгрошовый роман - [3]

Заработок его все время оставался на очень низком уровне. Он беспрекословно сдавал деньги старику и зачастую даже не знал, хватит ли этих нескольких грошей на жареную селедку и чашку скверного виски, из которых состоял его обед. Старик, чьи увечья выглядели страшнее, а в действительности не существовали вовсе, зарабатывал несравненно больше его.

Со временем солдат убедился, что его шеф умышленно ставит его на мосту против себя, чтобы никто другой не занял этого места, главным источником дохода были люди, всегда проходившие здесь в предобеденное время либо же утром, по дороге на службу, и вечером, когда они возвращались домой. Они давали только по разу и, как правило, ходили всегда по одной стороне, но все же время от времени изменяли этому обыкновению. На них ни в коем случае нельзя было надеяться.

Фьюкумби понимал, что занятое им положение – некоторый шаг вперед, но что это еще далеко не то, что нужно.

По истечении недели у старика, по-видимому, возникли из-за него трения с таинственной компанией на Олд Оукстрит. Трое или четверо нищих напали на них, когда они ранним утром выбирались из своего логова – заброшенного сарая в порту, и потащили их из улицы в улицу в дом, где помещалась маленькая, невероятно загаженная лавчонка под вывеской «Музыкальные инструменты».

За источенным червями прилавком стояли двое мужчин. Один из них, маленький, тощий, с будничным лицом, без пиджака, в некогда черном жилете и таких же брюках, повернулся к витрине, сдвинув на затылок продавленный котелок, засунув руки в карманы, и глядел в утреннюю муть. Он не обернулся и ни одним движением не выказал интереса к вошедшим. Другой был толст, с лицом красным как рак, и выглядел, пожалуй, еще более буднично.

– Доброе утро, господин Смизи, – с явной насмешкой приветствовал он старика и, распахнув обитую жестью дверь, прошел, не пропустив его вперед, в соседнее помещение.

Старик растерянно поглядел по сторонам, а потом последовал за ним под конвоем доставивших его людей. Лицо его стало серым.

Фьюкумби, никем, казалось, не замеченный, остался в тесной лавке. На стене висело несколько музыкальных инструментов – старые, помятые трубы, скрипки без струн, несколько облезлых шарманок. Предприятие это, по всей видимости, не процветало, инструменты были покрыты толстым слоем пыли.

Впоследствии Фьюкумби довелось узнать, что эти семь-восемь музыкальных древностей не играли здесь особо важной роли. Точно так же и узкий, в два окна, фасад дома давал весьма неполное представление о размерах скрывавшихся за ним построек. Прилавок с дряхлым выдвижным ящиком для денег тоже мало о чем говорил.

В этом старинном подворье, охватывавшем три весьма вместительных дома с двумя дворами, помещались портняжная мастерская, где работали шесть девиц, и сапожная мастерская с таким же количеством первоклассных мастеров. И, что самое главное, где-то тут же находилась картотека, содержавшая не менее шести тысяч имен мужчин и женщин, которым была оказана честь работать на эту фирму.

Солдат не сразу сообразил, каково назначение этого своеобразного и подозрительного предприятия; ему понадобилось на это несколько недель. Но он был до такой степени измучен, что сразу понял: для него будет истинным счастьем вступить в эту большую, таинственную и могущественную организацию.

Господин Смизи, первый работодатель Фьюкумби, в это утро больше не появлялся, и Фьюкумби видел его впоследствии всего лишь два-три раза, да и то издали.

Через некоторое время толстяк крикнул в лавку, чуть приоткрыв обитую жестью дверь:

– У него настоящая деревяшка!

Низенький – очевидно, хозяин – подошел к Фьюкумби и быстрым движением задрал ему штанину, чтобы осмотреть деревяшку. Потом, опять засунув руки в карманы, он вернулся к окну, поглядел на улицу и тихо сказал:

– Что вы умеете делать?

– Ничего, – так же тихо ответил солдат. – Я прошу милостыню.

– Это всякому хочется, – сказал низенький насмешливо, даже не глядя на него. – У вас деревянная нога. И оттого, что у вас деревянная нога, вы просите милостыню? Ах! Вы возложили вашу ногу на алтарь отечества? Тем хуже для вас! Это может случиться со всяким? Несомненно! (За исключением военного министра.) Когда у человека нет ноги, ему остается рассчитывать только на своего ближнего? Бесспорно! Но точно так же бесспорно, что люди неохотно дают милостыню! Войны – исключительный случай. Если происходит землетрясение, в этом никто не виноват. Точно мы не знаем, что за непотребство патриотизм господ патриотов. Сначала они идут на войну добровольцами, а потом, чуть только недосчитаются ноги, куда девался весь их патриотизм! Не говоря уже о тех бесчисленных случаях, когда какой-нибудь кучер пивного фургона, лишившийся ноги на самой будничной работе, ну хотя бы при доставке пивных бочек, начинает нести околесицу о каких-то сражениях. А главное: воевать за родину оттого-то и считается почетным делом, таких храбрецов оттого-то и осыпают почестями и благодарностями, что в результате у человека оттяпывают ногу! Если бы не этот небольшой риск… Ну, ладно, этот, большой риск… то чего ради вся нация стала бы рассыпаться в благодарностях? В сущности говоря, вы агитируете против войны, – не вздумайте этого отрицать. Тем, что вы топчетесь у всех на виду и даже не пытаетесь скрыть свой обрубок, вы как бы говорите: «Ах, что за страшная вещь война! На войне люди теряют ноги!» Стыдитесь, сударь! Войны столь же необходимы, сколь и ужасны. Можем ли мы допустить, чтобы у нас отняли все, что у нас есть? Можем ли мы допустить, чтобы на нашем британском острове хозяйничали чужеземцы, враги? Уж не хотите ли вы жить среди врагов? Вот видите, вы этого не хотите! Словом, вы не должны торговать вашим убожеством, мой друг. У вас нет для этого данных…