Травница - [8]

Хмыкнув, он удобнее устроился на стуле. Но я не была напряжена от его грозности: он хотел показать себя хозяином — пусть показывает. Я поняла, что последнее слово всегда остаётся за Трудой. Она была из тех хитрых женщин, которые умели правильно управлять мужчиной — незаметно. Вывернет все так, будто это не она решила, а он, как истинный владетель. И даже сомнение не затеплится, ведь — Хозяин! Глава! Мужчина!

К примеру, когда он со всей своей мужественность в метр пятьдесят грозно уселся трапезничать — вот тогда всё стало и ясно. Он потянется за одним и Труда тут же ласково: «Нет, милый начни с горяченького», а он и слова не скажет — начинает с горячего. Тянется за другим — «Дорогой, только не налегай на вредное» и он руку отнимает.

— Вы упавшие сейчас не редкость. — важно продолжил Халвен. — Разные вы бывали от совсем обычных до вычурных и скользких как змеи. За последнюю зиму с сотню вас навалило и это только в нашей Лесной Долине.

— Лесной Долине? — перебила я, Труда раньше об этом упоминала.

— Наш край так зовётся, — меня окинули недовольным взглядом. — Эту мелочь тебе расскажет вигт, а ты слушай и не перебивай.

Я почти закатила глаза от его важности. К горлу подкатывало дикое раздражение. Нужно ещё выпить настойки.

— Мы народ не жестокий и сложили законы для вас. Вам полагается плата.

— 30 золотых — вклинилась в разговор женщина. Сладко улыбнувшись мужу, поставила перед ним бублики и мёд. Он удовлетворенно кивнул.

— Да, 30 золотых. Это доволе много. — Мужчина даже бублик макал в мёд так, как будто это задание вселенского масштаба. От него стало тошно. — На границах вам нет препятствий, коли грамота есть.

Он остановился и прищурился, ожидая, перебью его или нет. Я решила промолчать. И это, наверное, до того подчеркнуло его величие, что он аж зарделся от удовольствия.

— Грамоту я уже взял у старосты и золотые тоже. — Закинув медовый бублик в рот продолжил он. — То что на вуморта похожа — это проблема, но можешь остаться на время у нас. Всё равно комната пустует, будешь по хозяйству помогать и за еду платить. А со временем и работу подыскать придётся…

— Ой, да она же даром освещённая. — Вмешалась блондинка. — В травах понимает лучше старостиной невестки! Подучу её, и монеты начнёт загребать за свои припарки.

— Ну ладно. Это нам даже на пользу.

Чувствовалась в нём некая едва уловимая мерзость, которая как ложка дёгтя.

— А есть способ вернуться к себе?

Он окинул меня холодным взглядом.

— Нет. В том мире ты либо мертва, либо не существовала. — Он резко встал и направился вглубь дома. Пути нет. Это приговор, который разодрал мне сердце. Я разрыдалась. Где-то краем уха запричитала блондинка: «Ох, я же говорила о чае!»

* * *

И потянулись мои серые будни… хотела бы я написать, но нет — это были недели сплошного ада, труда и сложностей. Добрая и милая Труда не жалела и гоняла меня до седьмого пота. На заре мы шли за травами: меня учили их правильно срезать, когда и каким инструментом. Казалось — я же одарённая! Но выходило совсем худо — я знала растения, их названия и как они примерно выглядят, и даже что с ними делать, но в теории, а на практике — ноль без палочки.

И поначалу казалось, что все так просто — вот это перетереть, а вот это растолочь, но мои руки же растут не из того места с младенчества. Перетирала я плохо, резала ещё хуже, а толочь и вовсе не могла. Усугубляло все состояние инструментов: все ржавое, тупое и до ужаса старое. От них появлялись болезненные мозоли, а иногда руки стирались до крови. Но я не жаловалась.

— Нежная ты больно, — тяжко вздыхала наставница и принималась по новой объяснять. Толочь с права на лево, растирать против часовой стрелки, и все делать быстро, пока трава не заветрелась.

Но я была совершенно отвратительно безнадёжна: из рук все валилось, склянки разбивались, а трава портилась. И приходилось воспринимать все на слух, так как оказывается не умела читать. Говорю, но не читаю — почти кошмар для меня прошлой.

У Труды, конечно, не бесконечное терпение, ибо я уже сама себя готова была придушить, настолько нерасторопной была. А она подавно с тяжёлыми вздохами и раздражённо повторяла: «За один раз и дерева не срубишь». Ага, со мной ничего за один раз не сможешь.

За что я ей особенно благодарна, так это за чай. Я пила его как лекарство утром, днём и вечером. Как-то спустя неделю, я решила, что попривыкла ко всему и перестала его пить.

Ох, как меня разобрало! Рыдала в три ручья, а выла белугой так, что соседи все сбежались.

Начиналось всё постепенно и незаметно, а потом раз! И когда я осознала всю ситуацию — стало страшно и плохо. Потом безысходность и отчаяние. Когда заскользили мысли о родителях и родных — стало совсем худо. Плакала так, что глаза красными были всю неделею, а горло саднило и того дольше. На мой «рёв» прибежала испуганная Труда и силой затолкала в меня успокоительные травы.

Конечно, я и сейчас я тосковала за родными и друзьями. Особенно по маме. Как она? Надеюсь, перестала переживать за меня и бережёт своё здоровье. Как там папа? Поддерживает ли маму? А как Мика — закрутила ли ещё один роман? И было у меня потаённое желание, от которого щемило сердце и на душе тяжелело: хочу, чтобы я там исчезла, и никто за мной не плакал и не страдал. Хочу быть единственной кому больно.