Дед улыбнулся, и потеплело в сердце. Смогла вздохнуть полной грудью.
— Пойдем, гостья, дом покажу, познакомлю… — Михаил Степанович прихлопнул сухими ладошками. На звук подбежал большой, похожий на плюшевого мишку, пес. Водолаз обошел гостью, чавкнул, облизав нос, и шумно втянул морозный воздух.
— Смотри, признал тебя барбос мой. Минькой его зовут. Вениамином, то есть, — дед почесал лохматое, большое, как лопух, собачье ухо. — Ну, давай, познакомься с гостьей.
Пес пригнул лобастую голову и сунул ее под Олину ладонь, толкнул легонько.
— Погладь, погладь, — усмехнулся Михаил Степанович. — Я–то не любитель, а ему поласкаться хочется.
Провела по гладкой шерсти и услышала, как пес чуть слышно вздохнул.
«Надо же? — скупо улыбнулась Оля. — Поздоровался».
Но внутреннее убранство дома заставило удивиться. Вместо ожидаемой паутины, сумрака и крашеных полов деревенской избы встретил неяркий свет софитов и буржуйский, вощеный паркет.
Скинув обувь, прошла по теплым плиткам широкого, впору идти вдвоем, коридору, в гостиную. Матовая панель метрового телевизора, диван, поблескивающий кремовой гладкой кожей. А самое главное, кресло–качалка с небрежно брошенным на нее клетчатым пледом у громадного, в пол стены, камина. Старинные, часы на каминной полке и позеленевшие от времени канделябры с оплывшими свечами.
— Это гостиная, а твоя спальня будет наверху. Не холодно в доме? Автомат на двадцать четыре градуса выставлен, но если тебе будет прохладно, ты скажи, — хозяин поднядся на второй этаж, повернул витую ручку двери, пропуская гостью вперед.
Добротная деревянная кровать, с гнутой спинкой, застеленная шерстяным покрывалом, ковер, огромное окно во всю стену, закрытое тяжелыми портьерами. Небольшой телевизор–панель.
— Располагайся, — шагнул дед к выходу. — Надумаешь помыться, дверь в душ слева. Халат, полотенце — в шкафу. Да вот еще… барахло свое лучше не одевай. Сегодня уж как нибудь обойдешься, ну а утром подберем чего–нибудь. — А я в кухню, поужинать там чего на скорую руку. Ну, а ежели есть не захочешь, кофе сварю.
Старик аккуратно притворил дверь, оставив Олю одну.
Гостья осмотрелась, нерешительно присела на мягкий край кровати, озадаченно почесала колючий ежик. И тут ей страшно, мучительно захотелось смыть с себя всю больничную грязь. Избавиться от преследующего ее запаха хлорки и еще чего–то. Отыскав на полке махровый халат в целлофановой упаковке, отворила покрытую березовым шпоном верь в ванну. Душевая кабина за матовым стеклом поразила обилием непонятных ручек. Однако разобралась. Долго стояла под горячими струями. А накинув мягкий, до самого пола, халат, нечаянно глянула в запотевшее зеркало. Отшатнулась. И в то же мгновенье наваждение исчезло. Сдавило сердце.
Пересилив себя закончила туалет, и спустилась по высоким ступеням на первый этаж. Кухню нашла с третьей попытки. Обычная по европейским меркам столовая, отделенная от кухни небольшой стойкой, в затерянной среди леса избе смотрелась неожиданно. Веер блестящих нержавейкой ножей, керамика продвинутой плиты. А за полукруглым, аккуратно сервированом столиком, сидел хозяин.
— Ужинать будешь? — попросту осведомился он прихлебывая чай. — А есть не хочешь- так я тебе кофе заварил.
Кофе оказался хорош. Так же, как и чашка из невесомого фарфора с тоненькой золотой полоской по краю.
Дед прищурился, разглядывая ежик Олиных волос.
— Это бывает, — непонятно пробормотал и вновь уткнулся в тарелку.
— Что? — повелась девчонка.
— Пигмент. Болевой шок сжигает вырабатывающие красящий пигмент клетки. Придется теперь тебе жить с такими. Но это ничего.
— Потерплю. Недолго.
— Вот, значит?.. — Михаил Степанович аккуратно вытер тарелку кусочком хлеба и отодвинул на край стола. — Спасибо, — поблагодарил неизвестно кого странный пенсионер. — Ну, хозяин–барин, — он пожевал губу. — Завтра с утречка, коли захочешь, отвезу, куда скажешь. Договорились?
Оля допила кофе, кивнула, приняв к сведению, и отправилась в спальню.
Разбудил ее нахальный, отыскавший лазейку в складке портьер, солнечный лучик. Уперся прямо в глаз и разбудил. Она потянулась, чувствуя себя маленькой и беззащитной. И внезапно скупо улыбнулась этому нахалу. Луч сдвинулся и пропал. А вот потянутая от гримасы кожа вернула к действительности. Исчезло наваждение покоя и беззаботности. Поднялась и отправилась в душ. «К хорошему привыкаешь быстро», — мелькнула избитая фраза. Стараясь не встретиться глазами с отражением, умылась. И тут поняла, что зеркало исчезло: «Вот это да? Он что мысли читает?»
Подумала и, плюнув на все, залезла под душ. «Положено чистым на смерть выходить морякам…» — откуда это? Песня? Кажется», — вспоминать не пыталась.
В комнате, пока она плескалась, произошли изменения. На кровати стояло несколько огромных, блестящих глянцевыми боками, пакетов. Феретти, Гуччи, Прада… Что–то страшно знакомое? Оказалось, одежда. Поискала свою, брошенную у шкафа, не нашла и, принялась вытаскивать обновки. Отвлек стук. Дедок заглянул в комнату: — Доброе утро. Извини, зашел без спросу. Барахло твое выбросил. Не обессудь. Сгонял вчера в сельпо, прикупил кое–что. Если не по размеру, обещали поменять.
