Трава поет - [45]

Импровизированная маленькая лекция лилась из уст Мэри без всякой запинки, она не тратила ни секунды на то, чтобы подобрать слова. Она столь часто слышала их от отца, наставлявшего туземную прислугу, что они крепко засели у нее в мозгу вместе с остальными воспоминаниями о детстве.

Туземцы, как показалось Мэри, внимали ей с «наглыми» выражениями на лицах. Мрачные, рассерженные работники слушали хозяйку (или же то, что им удавалось понять из ее речи) без всякого внимания, просто дожидаясь, когда она наконец закончит.

Потом, отмахнувшись от недовольных возгласов, поднявшихся сразу же, как только ее голос стих, Мэри резко дернула рукой в знак того, что работники могут идти, подняла маленький столик, на котором лежали бумажные пакетики с деньгами, и унесла его внутрь дома. Через некоторое время она услышала, как чернокожие, ворча и переговариваясь между собой, уходят прочь. Выглянув из-за занавески, она увидела, как их темные тела растворяются среди теней деревьев, прежде чем окончательно исчезнуть. Голоса по-прежнему оставались слышны: теперь это были гневные выкрики и проклятия в ее адрес. Мэри торжествовала. Она победила, возмездие свершилось. Она ненавидела их всех, всех и каждого, начиная от старосты, чье раболепие так ее раздражало, и заканчивая самым маленьким ребенком; на полях у Дика трудились и дети не старше семи-восьми лет.

Пока Мэри снова весь день стояла под палящим солнцем и присматривала за туземцами, она научилась скрывать ненависть, когда обращалась к ним, однако не предпринимала ни малейшей попытки скрыть эту ненависть от самой себя. Она ненавидела, когда они обращались друг к другу на незнакомых ей диалектах. Мэри знала, что они обсуждают хозяйку и наверняка отпускают в ее адрес оскорбительные замечания, — она это знала, и все же ей оставалось лишь закрывать на это глаза. Она ненавидела их полуголые мускулистые черные тела, наклоняющиеся и разгибающиеся в бездумном ритме работы. Она ненавидела их угрюмость, ненавидела, как они отводили глаза, разговаривая с ней, ненавидела их прикрытое, завуалированное высокомерие, и больше всего ненавидела исходивший от них тяжелый, густой запах, горячий кислый животный запах, вызывавший у нее физическое отвращение.

— Как же они воняют! — сказала она однажды Дику, взорвавшись от ярости, доведенная до предела накалом борьбы: противостоянием их воли и ее собственной.

— А туземцы говорят, что это мы воняем, — тихо рассмеялся Дик.

— Вздор! — воскликнула Мэри, потрясенная тем, что подобная мысль могла прийти в голову этим животным.

— Да нет, правда, — продолжил муж, не замечая ее гнева. — Помнится, я как-то говорил об этом со старым Самсоном. Он сказал: «Вы говорите, что мы плохо пахнем. А для нас нет ничего омерзительней запаха белого человека».

— Какая наглость, — возмущенно начала было Мэри, но потом, увидев осунувшееся, все еще бледное лицо Дика, сумела взять себя в руки. Ей приходилось быть очень осмотрительной: в нынешнем состоянии, ослабленный хворью, муж был особенно раним и болезненно чувствителен.

— О чем ты с ними говорила? — спросил он.

— Да так, ни о чем, — осторожно произнесла Мэри и отвела взгляд. Она решила покуда помалкивать о том, что часть работников от них ушла. Надо было дождаться того момента, когда Дик хорошенько оправится от болезни.

— Надеюсь, ты была с ними поаккуратнее, — обеспокоенно произнес он. — С ними лучше помягче. Туземцы все такие избалованные.

— Не думаю, что от мягкого обращения будет какой-то толк, — пренебрежительно отозвалась она. — Будь моя воля, я бы наводила порядок кнутом.

— Замечательно, — с раздражением произнес Дик, — а где бы ты брала работников?

— Мне от них просто тошно, — содрогнувшись, призналась Мэри.

На протяжении этого времени, несмотря на тяжелую работу и ненависть к туземцам, вся ее апатия и неудовлетворенность отошли на задний план. Мэри была слишком поглощена другими делами: необходимостью держать в узде туземцев, не показывая собственной слабости, вести хозяйство и заботиться о том, чтобы во время ее отсутствия Дик чувствовал себя комфортно. Также она узнала о ферме все до мельчайших подробностей: как на ней велись дела и что выращивалось. Пока Дик спал, несколько вечеров она просидела над его записями. В прошлом Мэри не проявляла к этому никакого интереса, все эти дела являлись вотчиной мужа. Теперь она упорно сидела над цифрами: понять, что именно происходит на ферме, не представляло никакого труда, кассовых книг было всего две. То, что обнаружила Мэри, потрясло ее до глубины души. В самом начале ей подумалось, что она ошибается: не может быть, что все было настолько плохо. Однако ошибок не наблюдалось. Она узнала, что выращивается на ферме, каких животных там разводят, и без особого труда обнаружила причину их бедственного положения. В результате болезни, вынужденной изоляции Дика и ее столь же вынужденной бурной деятельности Мэри наконец поняла, что именно происходит на ферме. До этого все, что было связано с хозяйством, представлялось ей делом совершенно чуждым и довольно-таки неприятным, от которого она добровольно отстранилась. Мэри не пыталась разобраться с делами фермы, полагая, что это будет гораздо сложнее, чем оказалось на самом деле. Теперь она злилась на себя за то, что не взялась за все это раньше.