Трава под снегом - [11]

– Так чего ж она тогда, семь лет назад, за тебя не заступилась?

– Она заступилась. Только никто ее не послушал. Не могли они ее послушать, возможности такой не было. Да ты сама все знаешь…

– Ну да. Помню. Что ж, держись, подруга… Что я могу тебе еще сказать? Нет, я бы точно денег дала, если б у меня были. Говорю же, мой меня круто прижал! Даже в Новый год никуда не едем! Господи, дался же мне этот Новый год… Нет, правда, когда такое было-то? Настраиваешься весь год на этот дурацкий праздник, а что выходит? Дома встречать, в семейном кругу перед телевизором? Какая мне на фиг радость от этого семейного круга? И тем более от телевизора? Да еще и домработницу, зараза, уволил…

Верка вздохнула тяжко, осела на табурете мягким кульком, запахнув на коленях полы норковой шубы. Потом встрепенулась, глянув на часы, подскочила резво:

– Все! Побежала я, Леська! Мне еще в магазин за продуктами заехать надо! Я ж теперь не просто мужняя женщина, я еще и кухарка! Надо ужин готовить! Хотя кулинарка из меня, как из балерины шпалоукладчица… Не провожай, я сама за собой дверь захлопну!

Чмокнув Лесю в щеку и взмахнув полами легкой шубки, она проплыла по коридору к входной двери, как сытая черная моль. Леся смотрела ей вслед улыбаясь – хорошая девка эта Верка! Верная подруга детства. Приходит, не забывает… Правда, она не дружить, а скорее самоутверждаться на ее фоне приходит, но все равно хорошая. А кто не без греха? Приятно же осознавать, что кто-то в сто раз хуже тебя живет. Нормальное, вполне женское чувство…

– Вер! Погоди, Вер! – неожиданно окликнула она ее в черную норковую спину.

– Чего? – уже у самой двери притормозила Верка и обернулась.

– А мне сегодня нагадали, что у меня скоро все хорошо будет… Чтоб я жила пока, как трава под снегом, пригнувшись, а потом снег растает, и…

– … и все прямо с неба на тебя упадет! Прямо в руки! Богатый мужик тебя в этой съемной хате найдет и с чужим ребенком замуж возьмет! – неожиданно зло проговорила Верка, возясь с замком. Открыв дверь и ступив одной ногой в парадную, застыла на секунду, потом обернулась, произнесла грустно: – Дура ты, Леська, дура. И раньше дурой была. Тебя жизнь бьет, а ты все никак не поумнеешь. До сих пор в сказки веришь…

* * *

Вот так. Получила от подруги. Спасибо, утешила. И зачем приходила, спрашивается? Она и сама знает, что не шибко умна. Была бы умной, жила бы сейчас в законных невестках Хрусталевых, носила бы норковые шубки, как Верка, да на кризис бы с высоты своего благополучия так же красиво жаловалась. Хотя при чем тут… В той ситуации никакой ум ей вовсе бы и не пригодился. И вообще, хватит об этом думать! Столько уже думано-передумано, пролито горячих слез в одинокую ночную подушку, найдено объяснений и самой себе сомнительных оправданий… Вот именно, что сомнительных. Нет ей никаких оправданий. Что было, то было. От реального факта никуда не денешься, как сказал тогда свекор Алексей Иванович.

А как все хорошо тогда у них было! С Игорем жили – даже поругаться толком не умели. Так, подуются немного друг на друга из-за мелочовки. Она ему хорошей женой была. Не капризничала, в дела не лезла, денег сверх меры не просила, по подругам да по клубам без мужа – ни ногой, к свекру да к свекрови – с почтением. Чем не идеальная женушка? И к устою жизни семьи Хрусталевых быстро привыкла, хотя Саша и называла злобно этот устой холуйским. Вроде того – вся семья в холуйском жизненном ритме живет. Ну да, живет. Что в этом особенного? Не помешало же ей, однако, это обстоятельство в их семье своего сына оставить, а самой в Америку уехать, счастье искать. А Ильку они приняли и любили, как могли. И холуйские устои им не помешали.

Игорь каждое утро рано вставал, уезжал вместе с отцом в офис к Командору. Он там тоже при должности был, хоть и при маленькой – отвечал то ли за сигнализацию, то ли за видеонаблюдение, – Леся в тонкости его обязанностей не вникала. Ее задачей было раньше мужа с постели подскочить да на кухню спуститься, завтрак мужчинам сообразить. Она любила это утреннее время. За окном птицы поют, в открытое окно запах росы и медовых трав рвется, смешивается с ароматом кофе и сырных гренок. Игорь любил на завтрак сырные гренки. А Алексей Иванович яичницу на сале любил. Не на беконе, а чтоб именно на сале, и чтоб оно шкварчало на сковороде до темной корочки. А потом она выходила с ними на террасу, смотрела, как они идут по двору, садятся в машину, ждут, когда Командор из дому выйдет. С террасы усадьба Командора хорошо просматривалась. Специально так дом и строили в свое время, на взгорке, чтоб каждый уголок просматривался. Каждый кустик. Поначалу ей это странным казалось, а потом ничего, привыкла. Ну хочется человеку, чтобы вся его жизнь под чьим-то бдительным оком проходила, что здесь такого? Может, ему так спокойнее? Тем более бдительное око ему не чужое, оно в лице верного Алексея Ивановича представлено. А на приложенных к этому оку домочадцев можно и внимания не обращать.

Сама она Командора боялась. Всегда старалась прошмыгнуть незаметно в спальню, когда он в их дом заходил за какой-нибудь надобностью. Очень боялась. Почему – объяснить не могла толком. Когда убежать не успевала, изо всех сил старалась не показать своего перед ним страха, улыбалась покорно и вежливо, а внутри все деревенело от его, казалось бы, равнодушного, но в то же время леденящего душу взгляда, и тут же появлялось странное чувство стыда за свое никчемное с ним рядом присутствие. Хоть сквозь землю проваливайся. А он ухмылялся противно и глумливо. Чувствовал ее страх. Нравилось ему, видно. Некоторые люди жуть как любят чужой страх. И даже мелким страшком, таким, как у нее был, девчачьим, не гнушаются. Интересно, если б она вовремя спохватилась и начала изживать из себя эту непонятную скованность в присутствии Командора, все бы по-другому в ее жизни сложилось? Если б знать тогда, если б знать…