Траумновелле. С широко закрытыми глазами - [2]

— И что дальше? — сухо спросил Фридолин, когда она замолчала.

— Ничего. Я знаю только, что на следующее утро я проснулась со страхом. Не знаю точно, чего я больше боялась, то ли того, что он уехал — то ли того, что остался. Не знаю я этого и теперь. Но когда днем я поняла, что он уехал — вздохнула с облегчением. Не спрашивай больше, Фридолин, я рассказала тебе все. Но в то лето на море ты тоже кое-что пережил — я знаю.

Фридолин поднялся и прошелся по комнате.

— Ты права. — Он встал у окна так, что его лицо оказалось в темноте.

— По утрам, — начал он глухим, немного чужим голосом, — иногда очень рано, пока ты еще спала, я имел обыкновение прогуливаться по берегу. Несмотря на то, что было еще очень рано, солнце уже ярко освещало море. Вдоль той части пляжа располагались маленькие загородные домики. Каждый из этих домиков был, как ты помнишь, маленьким, замкнутым в себе мирком. Некоторые из них окружали дощатые заборы и сады, а некоторые — только лес. Купальни отделялись от домиков улицей и полоской пляжа. Не помню, чтобы я встречал кого-нибудь в столь ранний час. А купальщиков вообще никогда не было видно. Но однажды утром я вдруг заметил женскую фигуру, едва видную за забором, которым была обнесена купальня. Она осторожно двигалась вдоль деревянной стены узкой террасы, скользя по ней спиной и руками и глядя на что-то прямо перед собой. Это была молоденькая девушка лет пятнадцати. Распущенные светлые волосы спадали с одной стороны на ее нежную грудь. Девушка медленно приближалась ко мне, продолжая смотреть вниз на воду. Она отклонилась назад, словно пытаясь покрепче ухватиться руками, и неожиданно заметила меня. Девушка задрожала, словно решая, нырнуть ли в воду или убежать, но, будто она могла лишь медленно двигаться по узкой доске, не сделала этого, а просто остановилась. Некоторое время она стояла без движения. Ее лицо выражало сначала смущение, гнев и, наконец, испуг. Потом она улыбнулась, улыбнулась чудесно. Это была приветливая улыбка, глаза тоже улыбались, но в этой улыбке была и тихая насмешка. Девушка слегка коснулась ногой воды, которая нас разделяла, и потянулась. Казалось, все ее молодое тело радуется своей красоте, и я заметил, что, почувствовав на себе мой взгляд, она испытала сладкое волнение и гордость. Так мы стояли напротив друг друга, может быть, секунд десять. Губы наши были полуоткрыты, и мы не мигая смотрели друг на друга. Невольно я протянул к ней руку, желание и радость были в моих глазах. Она отчаянно замотала головой и махнула рукой в знак того, что я должен уйти. Я не спешил исполнить ее просьбу, и тогда в ее детских глазах появилась такая мольба, что мне не оставалось ничего другого, как отвернуться и как можно скорее удалиться. Я ни разу не обернулся. Не из тактичности, не из скромности или благородства, а потому что в ее взгляде я ощутил такое душевное волнение, выходящее за рамки того, что мне приходилось раньше видеть, что я был близок к обмороку, — он замолчал.

— И как часто, — холодно спросила Альбертина, глядя в сторону, — ты ходил потом этой дорогой?

— То, что я тебе рассказал, случилось в последний день нашего пребывания в Дании. Я тоже не знаю, что случилось бы, сложись обстоятельства иначе. Не спрашивай больше, Альбертина.

Он все еще неподвижно стоял у окна. Альбертина поднялась и подошла к нему. Она слегка хмурилась, ее глаза стали темными и влажными.

— Мне кажется, нам дальше всегда стоит рассказывать друг другу такие вещи, — сказала она.

Он молча кивнул.

— Обещай мне.

Он привлек ее к себе.

— Ты же знаешь, — ответил он, но в голосе его все еще звучало напряжение. Она взяла его руки в свои и, поглаживая их, задумчиво посмотрела на него. Он знал, что сейчас она думала о других, настоящих приключениях его молодости, в некоторые из которых она была посвящена, так как он, слишком охотно уступая ее ревнивому любопытству, в первые годы их супружеской жизни иногда рассказывал то, что охотнее оставил бы при себе. Потому он почти не удивился, когда она, словно во сне, прошептала полузабытые имена его юности. Но все же для него это прозвучало как упрек, как тихое предостережение.

Он поднес ее руки к своим губам.

— В любом существе, поверь мне, даже если это звучит банально, в каждой женщине, которую, как мне казалось, я любил, я искал лишь тебя. Я знаю это.

Она печально улыбнулась.

— А если бы мне тоже захотелось сначала заняться поисками? — спросила она. Ее взгляд изменился, стал холодным и непроницаемым. Он выпустил ее руки, словно уличил ее во лжи или предательстве, а она сказала:

— Ах, если бы мы только знали! — и снова замолчала.

— Если бы мы знали? Что ты хочешь этим сказать?!

С несвойственной ей жесткостью она ответила:

— Мне все равно, что ты там себе думаешь, любимый.

— Альбертина, есть что-то, о чем ты умолчала?

Она со странной улыбкой кивнула. Он почувствовал, как в нем поднимается волна необъяснимой дикой ревности.

— Я не понимаю, — сказал он. — Тебе едва исполнилось семнадцать, когда мы обручились.

— Мне исполнилось шестнадцать, да. И все же, — она ясно посмотрела ему в глаза, — разве не от меня зависело, что, став твоей женой, я все еще была девственницей?