Трассирующие строки - [3]

Позже Яшин напишет в «Городе гнева»:

…лихорадка огня прошла

По центру, по белым дворцам,

По бульварам,

Слепящая, взвихренная метла

Очистила берег реки догола

И всё расширяла площадь пожара.

Сгорал тротуар,

Загоралась грязь.

Кусты дотлевали —

Песок дымился.

В сады словно осень вдруг ворвалась,

Зола взвилась:

С началом пожара шторм разразился.

Поздно вечером Аня и Яшин перешли в редакцию «Сталинградской правды». У газеты было свое убежище, ночевали там.

Народ бежал из подвала в подвал,

В овраги, в щели,

Где воздух не жжется.

Казалось, по улицам Волга льется —

Народ за вокзал, пригнувшись, бежал

И, задыхаясь в дыму,

Ночевал

В водопроводных колодцах.

* * *

С утра 24 августа начались новые налеты. Многие организации перебрались за ночь на левый берег. Сугубо гражданская «Сталинградка» оставалась в городе, а фронтовые газеты были уже за Волгой. Яшин со злой иронией записал в дневнике: «Красная Армия уже за Волгой, «Сталинское знамя» перебирается. У «Корреспондентского корпуса» центральных газет свой путь драпа».

Днем, оставив Аню в редакции на попечение Филиппова, Яшин пробрался в расположение политического отдела флотилии. Политотдел готовился к организованной эвакуации.

Переправы работали с перебоями. Но самое удивительное было то, что они работали. Баркасы подходили к берегу, их брали штурмом. Армейские офицеры размахивали наганами, пытаясь установить хоть какой-нибудь порядок. Большие пароходы были вооружены зенитками, их огонь не позволял фашистам вести прицельное бомбометание. Однако бомбы нет-нет, да и попадали прямо в корабли. Берег с ужасом замирал, глядя, как тонут счастливчики, только что прорвавшиеся на борт. Но при подходе очередного «трамвайчика» штурм начинался снова.

Командный пункт флотилии располагался неподалеку от берега, на склоне Царицы. Преимуществом имевших отношение к военной флотилии было то, что в ее распоряжении были свои катера-тральщики. Это небольшие верткие суда, вероятность попадания бомбы в них была ничтожной.

Яшин, видя расположение к себе начальника политотдела Бельского, подумал, что удастся уговорить комиссара переправить Аню на тральщике. Пробрался в редакцию «Сталинградской правды», сказал Филиппову, что берет ее с собой.

«Понимаю, но нельзя. Надо общим порядком», — ответил Бельский на просьбу Яшина. Яшин был подавлен. Подошел к одному из батальонных комиссаров, Бабицкому. «Не могу, Бельский ведь и мой начальник».

У Яшина было такое ощущение, будто он обманул и предал Аню.

«Ей надо уходить, но стоит спокойно. Вырезает из газеты «Сталинградская правда» за 23-е мои «Фронтовые стихи». Она спокойна, говорит: «Не плачь, спасибо тебе за эти пять дней счастья. Куда писать? Пиши моим родным, чтобы найти друг друга. До свиданья». И пошла по улице вверх, пошла в дыму, не плача, твердо. И ни разу не обернулась».

Глава 3

23 августа немецкие танки вышли к Волге.

Танки стояли открыто, на высоком берегу, немцы никого не боялись: зенитная часть русских умелым маневром подавлена и ждать обстрела было неоткуда. Разве что беглый красноармеец винтовочным выстрелом огрызнется из кустов.

Танкисты откинули люки, осмотрелись, начали вылазить из танков. С автоматами наперевес вышли к обрыву. Пошарили по кустам, дали для острастки несколько коротких очередей. Никто не отвечал.

Справа полыхал Сталинград. Жара. Танкистам хотелось залезть в воду и плескаться там, смыть копоть и усталость. Но они были дисциплинированны. Они побаивались этих кустиков, побаивались оврага, побаивались темнеющего под солнцем низкого, заросшего лесом, изрезанного старицами, затаившегося и притихшего, словно громадный лохматый зверь, левого берега. И в то же время чувство торжества переполняло молодых немецких офицеров. Они стояли на берегу великой полуазиатской реки, сотни лет бывшей таким же символом России, как Рейн — символом Германии. Это они, представители арийской расы и германской нации, которой предназначено перевернуть и переписать историю мира, на берегу Волги, разделяющей континент на цивилизованную Европу и варварскую Азию. И значит, не напрасны были бои, не напрасны потери. Великий фюрер привел их сюда.

Молодые офицеры уже испытывали подобные чувства раньше, на парадах, когда слушали речи командиров и самого фюрера, но это было сладкое предвкушение, а сейчас, при виде покоренных ими великих земных и водных пространств, при виде могучей реки, это чувство обрело плоть и пронизывало их как электрический ток — от кончиков пальцев до корней волос.

Не знали молодые танкисты шестнадцатой дивизии вермахта, что на Дону, в станице Вешенской, убита мать русского писателя Шолохова, и он уже пишет очерк «Наука ненавидеть». Да они и предположить не могли, что их можно ненавидеть — красивых, сильных, мужественных, чуть усталых покорителей пространств и племен. Победителей и героев любят. Презирают трусов и недочеловеков. Недочеловеки не могут испытывать ненависть — только страх.

В это время по Волге, в районе Скудров проплывало странное сооружение. Издалека его можно было принять за небольшой остров — но этот густо заросший деревьями остров сам собою неспешно двигался против течения. Немецкие летчики его и принимали за островок. А если бы танкисты навели стереотрубы, они увидели бы сквозь листву «растущих» деревьев серый силуэт корабля с двумя дальнобойными морскими орудиями и тремя крупнокалиберными пулеметами. Это из района Сарепты в рукав Ахтубы на новую боевую позицию шла не убравшая маскировку канонерская лодка «Усыскин» под командованием лейтенанта Ивана Кузнецова.