Транзит - [36]

Я сказала, что удивлена.

– Она дала нам с Павлом чашки с чаем, – ухмыльнулся Тони, – и спросила, зачем за нами никто не смотрит.

Ну, сказала я, а сегодня она угрожает позвонить в управу и нажаловаться.

Тони перестал работать и с молотком в руках сел на колени. Он посмотрел мне в глаза.

– Я с Павлом, – сказал он, – заботимся об этом.

Я вышла и двинулась в сторону метро. На станции был старый лифт, который мучительно медленно опускал людей с улицы к платформе и поднимал обратно. Станцию должны были в следующем году закрыть на ремонт, чтобы установить новый лифт: объявление на входе предупреждало, что она будет закрыта на девять месяцев. Каждое утро и каждый вечер прилично одетые люди по дороге на работу или с работы потоком входили и выходили из дверей станции. Торопясь ко входу, они разговаривали по телефону, держали портфели, сумки, стаканчики с кофе, и складывалось впечатление, что их распорядок дня заключается в серии точно распределенных во времени действий. Станция казалась неотъемлемой частью их дня, и я задумалась, что же они чувствуют, когда проходят мимо объявления, предупреждающего о ее будущем закрытии.

Станция была построена на пересечении пяти дорог, которые соединялись, как спицы колеса. На светофоре стояли машины, каждая полоса ждала свой черед. Иногда казалось, что перекресток – это конечная точка всех маршрутов; а иногда, когда беспорядочный поток машин, автобусов, велосипедистов и людей с гулом проносился над станцией, возникало впечатление, что это просто промежуточный пункт, через который проходят транзитом. Возле метро было кафе, и я зашла внутрь, чтобы подождать там свою подругу, Аманду, которая жила неподалеку и предложила встретиться за чашкой кофе. Несмотря на то что встречаться здесь явно было удобно, мне пришлось прождать ее час. За это время я изучила интерьер кафе. Его книжные полки, выкрашенные в красно-лиловый стены и старинная мебель создавали впечатление аутентичности и оригинальности, хотя на самом деле кафе было новым и совершенно заурядным. Дважды за то время, пока я сидела там, Аманда прислала мне сообщение: сначала она написала, что опаздывает, а затем, чуть позже, что дома у нее катастрофа и она задержится еще больше. Мне позвонил младший сын, и я поговорила с ним. Было чуть больше одиннадцати утра; я спросила, почему он не на уроках. Сейчас перемена, сказал он. Повисла пауза, и затем он спросил, как дела. Закончив разговор, я попыталась почитать газету. Мои глаза двигались по тексту, но я не воспринимала его. На одной фотографии был большой слон позади маленького на фоне жаркого пыльного пейзажа. На другой – толпа протестующих, разинувших рты в крике, в каком-то городе под дождем. На телефон пришло уведомление. Это было сообщение от модератора фестиваля. Он предупреждал, что, к сожалению, не сможет встретиться со мной в четверг, как я раньше предлагала. Как-нибудь в другой раз, писал он.

Наконец пришла Аманда. Она уже собиралась уходить, как вдруг автоматическая система пожаротушения, которую ее заставили установить те, кто следит за соблюдением строительных норм, каким-то образом активизировалась, и весь дом залило водой. К тому времени, как ей удалось обезвредить систему, всё было насквозь мокрым: одежда, кровать, бумаги в кабинете. К счастью, у нее немного предметов декора, никакой масляной живописи, никаких бесценных предметов старины. Дом, в общем-то, пустой: нет даже ковров и занавесок. И всё-таки она никак не ожидала, что сегодня будет мыть полы. Она кое-как навела порядок и потом ушла, открыв окна, чтобы всё само высохло.

– Это нарушает условия моей страховки, – сказала она. – Но сейчас меня это уже не беспокоит.

Она рассказывала эту историю слишком радостно, и было сложно поверить, что это действительно произошло. По правде говоря, казалось, происшествие ее оживило. На ней была офисная одежда – обтягивающее черное платье и черный пиджак, – а глазам придавал яркости макияж. На плече у нее была большая кожаная сумка-мешок, туго набитая и раздувшаяся, и, когда Аманда повесила ее на спинку стула, тот, не выдержав тяжести, опрокинулся на пол. Быстрым и точным движением она подняла стул, аккуратно села и, улыбаясь, поставила сумку в ногах. На улице вышло солнце; свет из окна упал прямо на ее лицо и осветил ворс на ее черной одежде, подсвечивая лабиринт пыльных складок.

– Мне пришлось вытащить эти вещи из корзины для грязного белья, – сказала она. – Это было единственное, что осталось сухим.

У Аманды было моложавое лицо с легким возрастным налетом, похожее на смятую фотографию ребенка, – словно она не была подвержена старению, а с ней просто небрежно обращались. Ее коренастая, плотная фигура, казалось, пребывает в постоянном движении, но периодически за этим оживлением мелькала бездонная, как океан, усталость. Сегодня серый оттенок усталости лежал под слоем макияжа на ее лице; она то и дело бросала на меня беглый взгляд, морщась от солнца, будто смотрела на собственное отражение.

– Знаю, я выгляжу ужасно, – сказала она, склонив голову. Она взяла меню и быстро пробежалась глазами по странице. – Я почти всю ночь не спала. Я даже не могу обвинить в этом своих детей, – добавила она, – так как у меня их нет.