Транзит - [32]

Одиночество, сказала она, это когда у тебя ничего не остается, когда вокруг тебя ничего не цветет, когда ты начинаешь думать, что убиваешь всё вокруг самим своим существованием. Правда, глядя на свою мать – которая жила в такой запущенности, что, когда пришло время продавать дом, честно говоря, было проще сжечь его дотла, – Джейн видела, что та счастлива в одиночестве. Как будто есть что-то, чего она не знает, сказала Джейн, потому что никто не вынуждал ее это узнать.

Я спросила, что было бы, если в это время в парижской галерее шла какая-то другая выставка. Распознала бы она в картинах иной нарратив или, по крайней мере, такой, который бы сочетал в себе те же элементы, но совершенно иначе?

Она молча подняла на меня свои маленькие непроницаемые глаза.

Ах вот что вы думаете, сказала она.

Сама я видела одну картину Марсдена Хартли. Это было несколько лет назад в Нью-Йоркской галерее: я проводила там каникулы с мужем и детьми, сказала я ей, и мы зашли в галерею, чтобы спрятаться от дождя. Это был морской пейзаж: на картине была изображена вертикальная стена белой воды, растущее облако, испещренное ромбами голубого и зеленого цвета, вулканической силе которого только предстояло явить себя. Я стояла и смотрела на картину, а мои дети, еще маленькие, проявляли всё большее нетерпение; казалось, я видела в ней предостережение, значение которого проникало в меня, как вертел в грудь. Я видела и теперь вижу, как нарастает и скапливается бушующая белизна, как создает неизбежный ход событий волна, которая не может остановиться. Конечно, можно стать заложником видения художника, сказала я. Как и с любовью: когда тебя понимают, ты начинаешь бояться, что больше тебя никто никогда не поймет. Но были и другие картины, сказала я, и до и после, которые глубоко тронули меня.

У меня триста тысяч слов заметок, сказала она холодно. Я не могу их просто выбросить.

Запах снизу стал таким невыносимым, что я встала и открыла окно. Я посмотрела вниз на опустевшую улицу, на ряды припаркованных машин, на деревья, с которых облетали листья, обнажая ветки, как рваная одежда обнажает голые руки и ноги. Внутрь дохнуло свежим воздухом, удивительно холодным и стремительным.

Почему нет? – сказала я.

Достаточно, сказала она. Я не хочу этого больше слышать.

Повернувшись, я увидела ее в холмистом пейзаже ремонтной пленки, белизну которого разбавляли голубые и зеленые цвета ее одежды. У нее было ошеломленное выражение лица.

Конечно, сказала я, она может делать то, что считает нужным, и я буду всячески помогать ей.

Но я впустую потрачу время, сказала она.

Не впустую, ответила я.

Я попросила ее рассказать о том вечере в Париже, который она провела с фотожурналистом, о ночи до того, как она открыла для себя Марсдена Хартли.

Она посмотрела на меня озадаченно.

Почему вас это интересует? – спросила она.

Я сказала, что толком не знаю почему.

Она тяжело вздохнула, ее бирюзовая грудь поднялась и опустилась.

Это был последний день курса, сказала она, и вечером, чтобы отметить окончание, была организована коктейльная вечеринка. Стояло лето, и вечеринка проходила в садах, прилегающих к зданию у реки позади площади Сен-Мишель. В сумерках сады выглядели очень красиво, из напитков было только шампанское, так как спонсором курса была компания-производитель. На ней было красивое белое платье, которое она купила за день до события на рю де Фужер и ради которого вернулась в отель, чтобы переодеться, хотя ее бывший партнер раньше в тот же день по телефону обвинял ее в том, что она думает только о внешности и о своей способности привлекать мужчин. Фотожурналист тоже был там, пил шампанское в элегантных, благоухающих садах, куда почти не доносился шум с бульвара Сен-Мишель. Рядом с ним неожиданно появился мужчина, который был ей неприятен, – коллега-фотограф из Англии, оскорблявший ее и саботировавший ее работу на их общем проекте. Она не знала, почему он там, но он как клеем приклеился к фотожурналисту. Как бы то ни было, нити влечения, которые они осторожно плели все предыдущие дни, уцелели: они часто посматривали друг на друга и ловили ответный взгляд; иной раз они совсем не смотрели в сторону друг друга, но их тела излучали влечение. Она была в приподнятом настроении, чувствовала уверенность, как невеста в белом платье. Несколько студентов подошли поблагодарить ее за работу и сказать, как сильно она помогла им. Прошел час или больше; гости постепенно начали расходиться. Она ждала, когда фотожурналист подойдет и заговорит с ней, но он не подходил, и осознание того, что он не появится, постепенно подбиралось к ней холодком по коже. Чтобы избавиться от этого ощущения, она решила найти его сама: ее душевный подъем и твердое намерение остаться в приподнятом настроении были сильнее капризной и неутешительной реальности. Фотожурналист всё еще не мог отделаться от англичанина – распущенного типа средних лет, чье дряблое тело, висящий живот и большие неровные желтые зубы всегда казались Джейн отталкивающими. Он смеялся над каждым словом фотожурналиста, всякий раз обнажая зубы, как лошадь, которая задирает верхнюю губу.