Транзит - [25]

Его часто спрашивают, сказал Луи, о его отношении к травме, и, возможно, причина, по которой каждый раз он выбирает для публичного чтения именно этот отрывок, заключается в том, что эта история, как ему кажется, говорит не только о его собственном отношении к травме, но и о неизбежно травматичной природе самой жизни. Он не уверен, добавил он, что когда-нибудь еще что-нибудь напишет: его отношение к миру для этого недостаточно динамично. Его книге пришлось бы стоять особняком: у нее бы не было ни сестер, ни братьев, так же как и у него никогда бы не было детей, даже если бы его сексуальная ориентация это позволяла. Он не особенно заинтересован в том, чтобы называться писателем. Ему удалось успешно выпустить одну книгу просто благодаря тому, что, как он уже говорил, в процессе написания он верил, что никому неизвестен. Сейчас это уже не так. Он думает, сказал он, что придет время, когда книга, которую люди сейчас читают, будет казаться ему такой же чуждой, как старая кожа, которую змея сбрасывает и оставляет лежать на земле. Он хочет только вернуться в то состояние, в котором, что удивительно для его опыта, он был способен на абсолютную честность, но, используя писательство в качестве площадки для высказывания, он также позаботился о том, чтобы больше в это место уже не возвращаться. Как собака, которая гадит там же, где спит, сказал он, поворачиваясь и в первый раз посмотрев мне в глаза.

Вода всё еще стекала по шее с моих волос, которые Дейл аккуратно уложил за день до этого. Одежда промокла, ноги чавкали в воде, заполнившей ботинки. Свет на сцене слепил глаза; вдали я различала овальные контуры зрительских лиц, качающиеся и кивающие, как травы в поле. Я сказала, что подготовила отрывок для чтения, и краем глаза заметила, что модератор сделал одобряющий жест. Я достала бумаги из сумки и развернула их. Руки у меня дрожали от холода. Зрители зашевелились в креслах. Я прочитала вслух то, что написала. Закончив, под аплодисменты я сложила бумаги и убрала их обратно в сумку. Модератор вытянул ноги и сел прямо. Я чувствовала, как его карие глаза, похожие на пуговицы, смотрят на меня. Люди уже начали подниматься со стульев, направляясь вдоль рядов к выходу: им не терпелось попасть домой. Дождь снова начал барабанить по крыше шатра. Модератор выразил сожаление, что из-за задержки в начале теперь не осталось времени на вопросы. В зале снова раздались аплодисменты, которые звучали уже вполсилы, а затем зажегся свет.

Мы вернулись в зеленую комнату, на этот раз через крытый проход. Джулиан и Луи шли впереди. Модератор – позади вместе со мной. Я поинтересовалась, как он оценивает свою роль в том, что только что произошло, но он ответил только, что холод в шатре – огромное недоразумение: организаторы не смогли обогреть его после неполадок с электричеством. Он ожидает, что на это последуют жалобы, учитывая средний возраст публики. Иногда он задается вопросом, продолжил он, ради чего публика собирается на такие мероприятия. Его несколько раз приглашали быть модератором, и он повидал много всего необычного: люди засыпали в первом ряду и откровенно храпели; люди разговаривали, когда авторы были на сцене; люди вязали или разгадывали кроссворды, а однажды кто-то даже читал книгу. Фестиваль предлагал большую скидку в случае покупки нескольких билетов, так что люди обычно брали сразу много и в пятидесяти процентах случаев, кажется, даже не знали, на кого идут. Один автор, историк Второй мировой войны, – тут он назвал знакомое имя, – перестал рассказывать о своей книге и вместо этого начал петь старые песни времен Лондонского блица, воодушевляя публику подпевать вместе с ним, – оказалось, что большинству были известны слова. У них замечательно получилось петь под шум дождя с улицы.

Я сказала, что не уверена, важно это или нет, чтобы публика знала, кто мы. Хорошо, когда тебе напоминают о фундаментальной анонимности писательства, о том, что читатель берет книгу, ничего не зная о ней, и задача состоит именно в том, чтобы убедить его прочесть ее до конца. Но меня всегда удивляло, сказала я, что писатели не испытывают страха перед физическим взаимодействием, которое подразумевают такие мероприятия, учитывая, что письмо и чтение не требуют непосредственного контакта и, можно сказать, представляют собой обоюдный побег писателя и читателя из физического тела – наоборот, некоторые писатели, такие как Джулиан, кажется, действительно наслаждаются этим. Модератор взглянул на меня своими хитрыми глазами.

Но не вы, сказал он.

Столик, за которым мы сидели раньше в зеленой комнате, занял молодой человек с льняными волосами. Увидев, что мы приближаемся, он отодвинул стул, стоящий рядом с ним, явно предлагая мне сесть. Он представился – его звали Оливер – и сказал, что на протяжении практически всего мероприятия смотрел на нас, сидящих на сцене в мокрой одежде, и думал об унижении – унижении, которое необходимо пережить для поддержания общей атмосферы нормальности. Его поразило, что никто не высказался против выступления в таких обстоятельствах.

– Даже Луи, – сказал он, – со всей его так называемой честностью.