Транзит - [23]

– Я не хочу быть известным, – сказал Луи в тишину, которая вдруг стала пещерной. – Я не хочу, чтобы меня знали.

Он говорил медленно и гипнотически монотонно, сгорбившись на стуле, так что взъерошенные волосы падали ему на лицо, а щетинистый подбородок почти касался груди.

Когда он писал книгу, он хотел выразить себя таким образом, чтобы не испытывать при этом стыд, сказал он. Одним из источников стыда было знание о нем других людей, хотя то, что они знали, не было правдой. Он понял, что правдой было то, что он старательно скрывал от других. Когда он писал книгу, им руководило желание освободиться от стыда. Он писал ее, веря, что обращается к кому-то, кто его совсем не знает, и потому мог без стеснения быть откровенным. Фактически этим человеком был он сам.

Есть и другая причина, сказал он, по которой его часто приглашают разделить сцену с Джулианом. Дело в том, что оба их романа попали в категорию автобиографических, и этот факт значительно облегчает задачу организаторам таких мероприятий, как это. Но на самом деле его книга и книга Джулиана не имеют ничего общего. Их даже, наверное, можно описать как действующие по взаимно противоположным принципам.

– На днях, – сказал он, – я сидел в кабинете, смотрел через окно в сад и вдруг увидел на лужайке своего кота Мино. Лапами он прижимал к земле птицу. Она сопротивлялась и хлопала крыльями, а Мино с интересом наблюдал за ней. Он наслаждался своей силой и предвкушал момент, когда сможет наконец откусить птице голову. Вдруг с улицы раздался шум, какой-то хлопок или громкий треск, и Мино встрепенулся. Птица воспользовалась этой возможностью, высвободилась и улетела.

Луи был удивлен, что птица оказалась такой изворотливой. Но стоило также признать, что и Мино постарел: в более молодом возрасте он не позволил бы себе ослабить хватку, даже если бы на что-то отвлекся. Луи мог бы и сам спасти птицу, если бы встал, открыл дверь и шикнул на Мино. Но в этот момент он размышлял об успехе, о том, что написал книгу в грязной и душной студии в подвале, но благодаря хорошим продажам по всему миру оказался здесь, в просторной и великолепной комнате великолепного дома с видом на красивые сады. На полученные от продаж деньги он также приобрел несколько новых предметов мебели, включая кресло Миса ван дер Роэ, в котором как раз и сидел. Он чувствовал мягкую кожу под бедрами, вдыхал ее роскошный насыщенный запах. Эти ощущения были всё еще для него чуждыми, хотя он осознавал, что в них рождалась новая его часть, новое я. С этими предметами у него не было никаких ассоциаций, но они создавались именно в тот момент, пока он сидел в кресле. Небольшими шагами, постепенно, он всё больше отдалялся от того человека, которым был, и так же постепенно становился новым.

Он хотел закончить эту мысль, додумать ее до конца и понять, что в действительности чувствовал в связи с изменением обстоятельств: довольство собой или стыд? Испытывал ли он злорадное торжество над теми, кто когда-то унижал его или сомневался в его способностях, или же вину за то, что ему удалось сбежать от них и извлечь из полученного опыта выгоду, в то время как их жизнь оставалась прежней? Его размышления были прерваны, когда перед его глазами появился Мино и была разыграна сцена с птицей. Длилась она недолго, но целиком завладела вниманием Луи, и он ощутил пробуждающееся в нем чувство ответственности. Он смотрел на птицу, которая вяло хлопала крыльями, пока Мино прижимал ее лапами к земле. Он вдруг понял, что у этой истории нет никакого автора. Нужно вмешаться, иначе ему станет больно оттого, что Мино убьет птицу, так как он идентифицирует себя именно с ней, несмотря на то что знает Мино и что Мино – его кот. Однако ситуация быстро разрешилась: нарратив позаботился о себе сам. Финал этого нарратива был триумфом над превратностями судьбы, – Луи сам приписал птице такие качества, как упорство и изворотливость, – но на самом деле было что-то глубинное и настораживающее в том, что он стал свидетелем этой сцены, которая сама по себе не означала ничего, но благодаря его чувству ответственности и знаниям приобрела смысл. Его публичная идентификация со своим котом Мино противоречила его личной идентификации с птицей: чувство ответственности, как он понял, происходило из понимания, что эти две составляющие вот-вот столкнутся. Часть его должна была ненавидеть Мино, но Мино сам был его частью. Наблюдая за освобождением птицы, он вспомнил, что реальность произвольна и жестока и что вера в нарратив – это только ширма, абсурдная и искусственная; но тем сильнее он ощущал, что птица каким-то образом символизировала правду. Несмотря на свое новое положение, он не забыл, как ощущал себя в мире и как играл роль кота по отношению к птице внутри себя. Сколько он себя помнил, он чувствовал что-то неистово бьющееся внутри, что-то, что должно было вырваться из этого заточения, что-то, чья самая большая уязвимость заключалась в возможности потерять свободу; годами он использовал свою власть над этой частью себя, неосознанно, программно, точно так же, как Мино использовал свою власть над птицей. Легкость, с которой он сумел вызвать в памяти прежнее эмоциональное состояние, сидя в своем комфортном кабинете, чувствуя запах кожи и наблюдая за действием, разворачивающимся на лужайке, убедила его в том, что ему удалось снова войти в это состояние, что птица внутри него опять оказалась в заточении и неистово била крыльями. Ведь по своей природе она не может учиться, не может накапливать знания: выдрессировать ее – значит пойти против ее природы, и больше птица уже не будет свободна.