Трансвааль - [15]

— Ах, Вильям Иваныч, ну, что мы будем шутить! Разве вы не видите, что с Наденькой сталось? Краше в гроб кладут!

— Зачем — в гроб? — испугался Сваакер, привскочив в своем кресле. Он затряс руками, попеременно обращаясь к жене и теще: — Я ничего но знал. Я давал моя жена лучший кусочек, я давал ей музик, я перетаскивал сюда двадцать пуд книги, я…

— Будет притворяться! — с сердцем прервала его Анна Павловна. — Ведь и слепой видит, как вы Наденьку обманываете!

— Сваакер обманывал?

Надежда Ивановна пошла в соседнюю комнату. В дверях она обернулась, брезгливо и устало проговорила:

— Оставьте, мама, прошу вас!

Но Анна Павловна расплакалась, слезы у нее сыпались бойко, точно веселые капли июльского дождика, и, отряхивая их со щек, с подбородка и кофты, она лепетала полные обиды слова:

— Изменять тут же, за стенкой, рядом с кроватью жены, изменять с батрачкой!..

— Кто это говорил вам, несчастный женщин, кто говорил, что Вильям Сваакер — такой ужасный ловелас?..

— Да, милый мой, она же сама и сказала! Она же от тебя тяжелой ходит!

Сваакер погладил лысину. По лицу его разлилось спокойствие, он удобнее уселся в кресле.

— Если она говорил — она лучше знает. Это надо решать совсем не так. Вы не должен делать сцена. Вильям Сваакер не любит крик и слез, он делал начало, он будет делать конец. Вы не понимал современный… как это? — супружниство, да! Женщин раскрепостился, мужчин раскрепостился тоже! Вы — старый женщин, мамаша…

— Да сами-то вы — старый хрыч, стыдно! — крикнула Анна Павловна и убежала к дочери.

Вильям Сваакер, посидев минутку и неподвижности, улыбнулся, посмотрел вслед теще и убежденно, негромко сказал:

— Со старый хрыч это не может случаться. Да, это может случаться только всегда с молодой хрыч…

Он пошел на кухню. Работница, вертко размахивая заткнутым подолом, мыла пол. Она разогнулась, проворно откинула сухим локотком упавшие на лицо волосы, весело глянула на хозяина. Он показал пальцем па ее живот, окруженный пышными сборками подобранной за пояс юбки, спросил:

— Ты… это? Да?

— Быдто не знаете? — засмеялась солдатка, — Поди, чай, третий месяц!

Она была круглой, плотной бабенкой, черные глаза ее постоянно сверкали радостью, смуглая кожа гладко и туго обтягивала ее. Вильям Иваныч подошел к ней, помял и пощупал ее лопатки, плечи, грудь, зажмурился и сказал:

— Хорошо! Но тебе не надо больше работать на Трансвааль! Я буду давать тебе хлеб, сало, крупа, два баран и куриц и буду починять твоя хата. Если будет девочка, я буду давать еще два баран. Если будет мальчик, сын, сыночек, я буду давать корова! Запоминал? Согласен?

— А мне ж не все равно? — звонко воскликнула солдатка, окуная тряпку в ушат. — Ты ж ко мне на новоселье придешь? — слукавила она и тут же рассмеялась…

Вскоре исполнилось пророчество Вильяма Сваакера: наступил мир. И хотя он не принес с собою полного счастья, как обещал Сваакер, но вдунул живой дух в работу.

На деревне было все еще скудно, мужики с охотой возили Сваакеру кремневик, целая гора его высилась над буковищем, сверкая на солнце редкими бликами кварцевых граней. Народ устал гадать — зачем понадобилась на мельницу такая уйма камня? Сваакер платил за камень по уговору — хлебом, брал камень в уплату за помол, кремень шел на Трансваале вместо денег.

Привез наконец воз товару и Аким. Чтобы избежать насмешек, он наскоро, втихомолку, ссыпал камень и отвел телегу к мельнице. Сваакер наблюдал за ним через окно. Когда Аким подошел за расчетом, он с улыбочкой объявил, что прекращает покупку кремня, что ему больше не нужно и он платить не будет, а если Аким хочет — может наложить свой воз и отвезти камень назад, в поле. Аким только скрипнул зубами, бросился к лошади и, отъехав подальше, показал Вильяму Иванычу кулак…

Зима прошла в таинственных приготовлениях. К мельнице в той стороне, где был ссыпан кремневик, пристроили тесовый сарай, поодаль вывели большой приземистый барак. По чертежам Сваакера выделывали в сарае невразумительное сооружение из деревянных шестерен, приводимых в движение мельничным валом. В бараке прилаживали старые мельничные пальцы, на земле ставили шашечницу низких тесовых переборок.

Ранней весною, до ледохода, Сваакер нанял двух камнебоев, промышлявших прежде по шоссе, и молодого прня-мельника. Двор ожил, люди работали с утра до ночи, хозяин успевал всюду с прибауткой и шутовством.

И вот Вильям Сваакер открыл наконец деревне долгожданный секрет: на Трансваале началось производство мельничных жерновов. В сарае причудливая машина разбивала кремневик па мелкие куски ударами железного дробила. Камень переправлялся в барак, там его пропускали через вальцы и, размолотый в горошину, сыпали в формы для заливки.

Мужики ахали, почесывались, одобряли Сваакера и все доискивались до настоящего секрета: каков состав жидкости, которая сваривает молотый кремень в сплошной каменный жернов. Но Сваакер посмеивался.

Когда подсохли и укатались дороги, жернова начали возить на станцию, и такого ада, какой подымался на погрузке многопудовых камней в телеги — с криком и руганью возчиков, ржаньем непривычно заложенных лошадей, с треском колес, осей, оглобель, — такого кромешного ада деревня не видывала никогда.