Трансвааль - [17]

Тогда Надежда Ивановпа быстро подошла к нему, схватила его за плечи и обернула к себе. Ои поднял голову. Его встретил чужой, давящий взгляд непривычно горевших глаз жены. Он хотел изумиться, но она просто приказала ему:

— Перестаньте ломаться. Подите воп.

Он был так поражен, что тотчас поднялся и вышел на цыпочках.

Минуту спустя приват-доцент Бурмакин был совершенно безразличен к Москве, университету, к деревне, Трансваалю, и седенький клинышек бородки казался нарочно приклеенным к его маленькому запыленному лицу…

Вильям Сваакер легко настоял, чтобы покойника похоронили на островке посредине пруда, в тени круглой ивовой кущи, похожей на погост.

— Я хочу всегда иметь могилка мой родной тестюшка перед глаза! Выходил па бережок, посмотрел, поплакал, и стал сразу немножко полегче!

Он наскоро выстроил плот, украсил его ветвями ельника, плотники вырубили громадный крест, починили лодку.

Гроб внесли на плот мужики. Вильям Сваакер накрыл его покрывалом, взял крест, и плот медленно отпихнули от берега. С гробом плыли Сваакер, толкавший илот шестом, и дьячок, который стоял впереди покойника, лицом к островку.

На лодке ехали жена и дочь Бурмакина, двое рабочих с. заступами и деревенский батюшка. На нем была малиновая риза в серебряных крестах, плисовая камилавочка. Из осторожности он придерживался за нос лодки левой рукою, стоял согнувшись и неловко помахивал кадилом, перехватив его покороче. Реденький дымок ладана нехотя тащился по воде, следом за лодкой. Приученным голоском попик заводил:

— Во блаженном успении… пода-а-аждъ… сохрани ому в-е-е…

И па плоту дьячок с Впльямом Сваакером подхватили:

— Ве-е-ечная па-а…

Перед тем как подплыть к острову, Сваакер на минуту перестал работать шестом п произнес мечтательно:

— Я видал такой печальный картина, который назывался Остров Смерть. Вот как теперь. — Он обвел рукою плавучую процессию, остров и приложил к глазам ладонь.

Крестьяне, толпившиеся на берегу, следили за похоронами с угрюмым любопытством. Они знали об истории с Акимом, и в их представлении Сваакер приобрел какую-то новую, опасную черту.

На поминках по Бурмакину, подвыпив и развеселившись, мужики пристали к хозяину:

— Нет, ты без утайки, Свёкор! Как же это выходит: в бога ты, говоришь, не веришь, а на могиле пои какой крест воткнул? Ты скажи!

— Это я делал, чтобы мой милый тестюшка но вставал из могилка! — объяснял Сваакер, грозя пальцем в сторону островка. — Я буду еще класть один большой плита, тогда будет совсем крепко!

Тут кто-то из мужиков сказал про Сваакера:

— Свят, свят, будто просвира, а поди укуси его он каменный!

Так и пошло ходить по уезду новое словцо о Вильяме Иваныче: каменная просвира…

После смерти отца Надежда Ивановна больше, чем прежде, замкнулась, холодное безразличие ко всему странно овладело ею, она как будто не жила на Трансваале. Анна Павловна непрерывно плакала, теряла остатки уважения к зятю, попрекая его всеми несчастьями, так что вскоре он решился на оправданный опытом шаг.

Он построил крытую повозку с низкими колесами, похожую на фургоны, в каких путешествуют бродячие цирки, нагрузил ее имуществом тещи и попросил Анну Павловну переселиться к родственникам в уездный городок.

Анна Павловна исполнила эту просьбу с облегчением. Уезжая, высунувшись из фургона и взглядом прощаясь с дочерью, она быстро перекрестила ее и сказала всего два слова:

— Значит, судьба…

По утрам круглый островок хоронит в своих ветлах ночную тень, и в ее мраке стройно белеет высокий крест.

Вильям Сваакер стоит на камне, подле мельничного става. Осанка его прочна и величественна, взгляд пристален и зорок.

Позади него разметнулись новые постройки. Их стены снаружи оклеены плакатами о налоге и кооперации, паукообразными попами и красными рожами деревенских кулаков. Когда помольщики не понимают значения плакатов, Сваакер объясняет его в духе времени. В конторе, в переднем углу перед иконой, вместо лампады подвешен молоток, и хозяин говорит о нем с умилением:

— Это — мой символ труд! Этот молоточек я начинал весь мой маленький культурный дело, мой Трансвааль!

В конторе за столом сидит барышня, привезенная из города. Справа от нее — ундервуд, слева — арифмометр. Барышню, кажется, придется скоро уволить, паделить коровой, гусями, мукой и отправить назад в город…

Иногда Вильям Сваакер посвящает в свои планы жену. Она сидит в темном углу комнаты, спрятавшись от неровного света электрической лампы. Сквозь нескончаемый стремительный шум динамо, долетающий со двора, едва различимы слова мужа:

— Надия, ты знаешь Осовня? Это — несчастный бедный деревня: каждый гроза он горит! Мужик совсем потерял голова — что делать? Я хочу делать в Осовня громоотвод. Мужичок будет немножко возить кремешок на станций, Сваакер будет делать громоотвод. А?

Надежда Ивановна молчит. Муж мурлычет песенку, потом мечтательно говорит:

— Культур!.. Сваакер будет делать электричество в каждый деревня… Весь уезд — Сваакер!

Он подходит к жене и настойчиво повторяет:

— Надин!.. Надин!.. Как ты думаешь, Сваакер может делать электричество весь уезд? Надин!

Тогда Надежда Ивановна, закрывая глаза, тихо и безразлично говорит: