Трамвай желанiй - [10]

Сперва Антон только догадывался об этом, но потом, когда Судьба свела его с людьми искушенными, в их речах и представлениях он нашел подтверждения своим юношеским догадкам, что только опера и балет – есть театр истинный. А все остальное – для субтильных инженерок, недополучивших гуманитарного.

Однако все эти бесконечные эскортно-обязательные хождения вместе с мамой и с ее неизбывной тоской по кругам бездарного питерского репертуарного сценизма "гениальных и волнительных" режиссериков и актеришек, не только воспитали в глубине Антонова мозжечка отвращение к искусству лицедейства, но заложили там и некую мину замедленного действия, мину скрытого до поры желания – выдать этому театру назад – за все вымученно отсмотренное в подростковом возрасте, когда бедный Антоша не мог перечить маме и был вынужден ходить с нею в ненавистные ему театры-шмятры…

Антон ненавидел ее и презирал в ее этой заботливости, которой она пыталась занять его досуг, заняться его воспитанием что ли? Тогда Антон еще не знал поговорки "доктор – излечися сам", но уже детским умом догадывался, что женщина, ничего сама в жизни не добившаяся – чему она может научить свое дитя? Антон как-то смотрел по черно-белому их телевизору комедию с Вицыным – "Женитьба Бальзаминова"…

Смотрел и детским своим разумением вдруг понял всю безысходность их с матерью Судьбы. Когда герой фильма Бальзаминов в исполнении такого забавного Георгия Вицына, воскликнул: "отчего все богатые женятся только на богатых?, а бедные только на бедных…" Вообще, у них в доме да и в школе в ту пору не было в обиходе таких слов, как бедные и богатые. На дворе был официально провозглашенный социализм. Но даже не шибко развитый детский Антошкин ум – и тот понимал, что те, у кого есть отдельная квартира в Купчино, автомобиль Жигули и дача в Синявино, те гораздо богаче тех, у кого одна комната в коммуналке, нет машины, а вместо дачи летом посылают ребенка в пионерский лагерь…

Эх, обижался Антошка на жизнь. И на мать обижался, за то, что родила его – будучи сама бедной и незамужней.

Чему может научить его мать, если сама жить не научилась?

И ненавидел Антон эти мамины поучения-нравоучения.

Будь таким – не будь таким, делай так, не делай так…

В пятом, в шестом классах, Антон еще не мог сформулировать того, что он потом оформил в рамочную сентенцию, когда уже учился на третьем курсе университета и когда стал читать модных и мудреных Фрейда с Юнгом. Но он уже тогда в шестом классе догадывался, что поучая его – сынка своего Антошу, мама программировала его на середнячка по жизни. Потому как сама была на самом низу, так и боялась, что пытаясь прыгнуть слишком высоко, Антоша ее – сломается и вообще никуда не прыгнет. Поэтому и задавала ему свой тренерский настрой на средненькое… Лучше синица в руках, чем журавль в небе…

И вот… Став к двадцати годам ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМ закоренелым неудачником, во всем этом по большому счету, Антоша обвинил матушку свою несчастную.

Зачем, дура, таскала меня по театрам-шмятрам?

Чему там меня научили?

Нравственности и высокому духовному героизму?

Ха-ха!

Нужна мне была потом эта нравственность ихняя! Тем более – не им (тут Антон хмыкал – и головой кивая на телевизор – имел ввиду всю развратную свору всех этих актеришек, которые как он был всегда уверен – погрязли в разврате, пьянстве, зависти к друг другу) – эти что ли меня нравственности в театрах учить будут?

Лучше бы мамаша, чем меня по театрам-шмятрам таскать, с мужиком с каким познакомилась, пока я еще маленький был. Лучше бы этот мужик и лупил бы меня, но была бы у нас машина, дача, квартира… И уверенность, что и у меня будет старт…

Ускорение.

А ее Антон и любил, и ненавидел. И презирал, и жалел. Иногда ненависти и презрения к матери было больше, чем жалости и любви. В такие минуты он и имя свое ненавидел – имя, которое дала ему она – эта жалкая, ничего в жизни не добившаяся бедная питерская инженерка. Толстое какое-то имя неуклюжее, неспортивное, не боевое. Антон… Звучит как батон за тринадцать копеек.

У нормальных ребят с нормальными именами – кого родители назвали Сашкой, Сережкой, Володькой – у тех и квартиры большие, и дачи с машинами и отцы… И главное – отцы в доме были. Отцы с положением, с уважением… и с деньгами.

А у его матери – ни мужа, который соответственно был бы Антону отцом, ни квартиры отдельной – и чего уж там говорить о машине! Какая уж тут машина? А машина значила многое…

Любимицей Виктора была гоночная черная "девятка". Злые языки утверждали, что машинка – единственная настоящая любовь Витьки, что он полирует ей бока специальной бархатной тряпочкой и протирает ветровое стекло одеколоном, а девушек в пылу страсти называет "автомобильчиками", а их груди – бамперами…

Много чего еще утверждали изощрявшиеся в остроумии однокурсники в отсутствие Вити. При нем эти шутки как-то утихали: все знали, что к машине Виктор действительно относится страшно серьезно. Он резко пресек возникавшие поначалу просьбы однокурсниц свезти шкаф, родителей или любимую собаку на дачу, а приятелей – одолжить "девятку" "буквально на один вечер", чтобы покатать девушку.