Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни) - [51]

Смерть в живом Боге придала повседневной жизни при Старом Режиме иллюзорное измерение, стремящееся к богатству многогранной реальности. Да, никогда не было ещё лучшей самореализации, чем в неаутентичном. Но что сказать о жизни при мёртвом Боге, при гниющем Боге фрагментарной власти? Буржуазия сэкономила на Боге, экономя на жизни людей. Она также превратила экономику в священный императив, а жизнь в экономическую систему. Такова схема, по которой программисты будущего учатся рационализации, планированию, гуманизации одним словом. И можно быть уверенными, что кибернетическое программирование окажется таким же безответственным, как и труп Бога.

Кьеркегор хорошо описывает зло выживания, когда пишет: «Пусть другие оплакивают злонравие своей эпохи. Меня раздражает её мелочность; то, что в ней отсутствует страсть… Моя жизнь приобретает одну—единственную окраску». Выживание является жизнью, сведённой к основам, к абстрактной форме, к ферменту, необходимому для того, чтобы человек участвовал в производстве и потреблении. Для римского раба, отдых и корм. Для бенефициаров Прав Человека, питание и самокультивация, достаточное количество сознания для того, чтобы играть роль, инициативы для обретения власти, пассивности для различения её регалий. Свобода адаптироваться к образу жизни высших животных.

Выживание — это замедленная жизнь. Видимость подразумевает такую трату энергии! Её интимная гигиена ловко вульгаризуется информацией: избегать сильных эмоций, следить за давлением, мало есть, разумно пить, выживать в добром здравии для того, чтобы лучше играть свою роль. «Чрезмерная работа, болезнь руководителей», говорит заголовок Ле Монд в одной из её рубрик. Следует экономить выживание, потому что оно изнашивает; надо жить мало, потому что выживание принадлежит смерти. Когда—то умирали в живой смерти, в Боге. Сегодня уважение к жизни не позволяет прикоснуться к ней, пробудить её, заставить выйти из летаргии. Умирают из—за инерции, когда количество смерти, которое мы носим в себе, достигает перенасыщения. Какая академия наук обнаружит интенсивность смертельных излучений, убивающих наши повседневные действия. Благодаря отождествлению себя с тем, чем мы не являемся, переходу от одной роли к другой, от одной власти к другой, от одного возраста к другому, как не стать в конце концов этим вечным переходом, которым является процесс разложения?

Присутствие, в лоне самой жизни, таинственной, но ощутимой смерти, смогло заморочить Фрейда до такой степени, что он признал онтологическое проклятие, т. н. «инстинкт смерти». Раскрытая уже Райхом, ошибка Фрейда прозрачна, сегодня проявленная феноменом потребления. Три элемента инстинкта смерти, нирвана, тенденция к повторению, мазохизм, не является ничем иным, как тремя стилями захвата власти: пассивно принимаемым ограничением, традиционным соблазном, посредничеством, осуществляемым как необратимый закон.

Как известно, потребление товаров — которое всегда происходит в настоящем состоянии потребления власти — несёт в себе самом своё собственное разрушение и условия своего преодоления. Удовлетворение потребителя не может и не должно никогда быть достигнутым; логика потребления нуждается в том чтобы создавались новые потребности, но верно также то, что накопление этих потребностей фальсифицирует недомогание людей удерживаемых, со всё большим и большим трудом, в своём уникальном состоянии потребителей. Более того, богатство товаров потребления обедняет реальную жизнь. Она обедняется дважды; с начала ей противостоят вещи; затем поскольку невозможно даже если очень хочешь, привязываться к этим вещам, их должно потреблять, что значит, уничтожать их. Отсюда, недостаток жизни не ухудшается прекращаясь, это самопожирающая неудовлетворённость. Теперь, эта потребность жить амбивалентна; она является точкой обращения перспективы вспять.

В оптике, ориентированной на потребителя, в обусловленном видении, недостаток жизни кажется недостатком власти и самопотребления ради власти. Отсутствию реальной жизни предлагается в качестве паллиатива смерть в кредит. Мир, приговаривающий к бескровной смерти вынужден пропагандировать вкус к крови. Там, где правит болезнь выживания, желание жизни спонтанно хватается за оружие смерти: немотивированные убийства, садизм… Если страсть уничтожается, она возрождается в страсти к разрушению. Человек, если эти условия сохранятся, не переживёт эру выживания. Уже нынешнее отчаяние столь велико, что многие могут принять на свой счёт слова Антонена Арто: «На мне печать нависающей смерти, так что настоящая смерть не страшна мне».

Человек выживания — это человек наслаждения в тревоге, человек не достижений, расчленения. Куда пойдёт искать себя человек в этой бесконечной утрате себя, в которую его втягивает всё? Его странствия — это лабиринт лишённый центра, лабиринт полный лабиринтов. Он оказывается в мире эквивалентов. Убить себя? Для того, чтобы убить себя, надо чувствовать некое сопротивление, обладать ценностью, которую можно уничтожить. Если нет ничего, разрушительные действия сами по себе распадаются, разбивается на мелкие осколки. Нельзя ввергнуть пустоту в пустоту. «Если на меня упадёт камень и убьёт меня, это будет целесообразно», написал Кьеркегор. Я думаю, что сегодня не осталось никого, кто бы не чувствовал ужас этой мысли. Инерция убивает с наибольшей уверенностью, инерция людей дряхлеющих в восемнадцать лет, погружающихся каждый день на восемь часов в оскотинивающую работу, питающихся идеологиями. Под убогой мишурой зрелища, остались лишь измождённые люди, желающие, но боящиеся целесообразности Кьеркегора для того, чтобы никогда не желать того, чего они боятся, для того, чтобы не бояться больше того, чего они желают.