Трактат о любви. Духовные таинства - [27]

Относя эти категории к миру в целом, элеаты пришли к понятию Единого и Другого. Единое абсолютно просто в смысле отсутствия в нём частей; оно ни из чего не состоит. Парменид мыслил его в виде однородного шара, но нам будет удобнее считать его атомом, не имеющей никакого размера точкой. Однако атомарность Единого вовсе не означает, что оно лишено содержания. Не имея никаких свойств, кроме свойства существовать, оно хранит в себе в сплавленном виде очень богатое содержание – то разнообразие вещей и явлений, которое при пробуждении Сущего разворачивается в Бытие. Эта развёртка целостного Единого в дробную структуру бытия есть по терминологии элеатов Многое, а если взять Многое в его полном объёме, то есть всё вышедшее наружу содержание Единого, и охватить его взором, мы увидим Другое Единого, по содержанию эквивалентное Единому, но представленное в ином выражении – не слитном, а структурном. Согласно Платону, космология элеатов была выражена Парменидом следующей формулой: «Другое Единого является целым, а Единое и Бытие – его составляющими».

Единое как составляющую своего Другого надо понимать здесь в том смысле, что оно сообщает своей полной развёртке, то есть Бытию, свой атрибут единства, делая его Целым.

К выводу о том, что мир устроен именно так, эллинских мудрецов привели две посылки, против которых трудно возразить. Первая, эмпирическая, совершенно очевидна: то, что имеет место быть, то есть Бытие, многообразно. Вторая, чисто умозрительная посылка состоит в убеждении, что свойство существовать является столь важным, что не может быть следствием каких-либо других свойств; напротив, именно оно даёт жизнь всем другим свойствам, ибо, если бы они не были причастны существованию, их не могло бы и быть. Не существование является следствием бытия, а бытие следствием существования. Эта посылка не столь очевидна, как первая, но, если хорошенько вдуматься, она представляется абсолютно верной.

И всё же античные мудрецы оставили место для деятельности ещё более мудрых христианских мыслителей. В учении эллинов содержался элемент истины, но не было полноты истины. Она стала возможной лишь после Ветхозаветного и особенно Новозаветного Откровений, благодаря которым безликое Единое элеатов ожило и преобразилось в Бога Отца, а Другое Единого стало Богом Сыном. Модальности остались теми же: Отец абсолютно прост, Его «не видел никто никогда» (как нельзя видеть и древнегреческое Единое), и на вопрос Моисея «Кто Ты?» отвечает: «Я – Сущий». Сын же есть сложная духовная структура, Слово, в котором раскрывается содержание Отца. Похоже? Да, но при этом какая огромная разница, возникающая оттого, что мёртвое Единое и столь же мёртвое Другое языческих философов становятся в христианстве Личностями. Это всё меняет. Ближайшим следствием такой персонификации становится то, что у бывшего Единого, теперь Бога Отца, появляется главный признак всякой личности – воля, а у Отца и Сына как Двоицы появляется взаимная любовь, немыслимая между отвлечёнными категориями, которые представляли собой Единое и его Другое. А ещё одним важнейшим следствием христианского переосмысления языческого дуализма оказывается то, что двоичность мирового начала сменяется его троичностью, ибо дух любви и взаимопонимания, называемый Святым Духом, должен быть выделен в качестве третьего абсолюта, на котором, так же как и на первых двух, всё держится.

Владимир Соловьёв хорошо всё это знал, и как «философу любви» ему была особенно близка идея необходимости своего «другого» для всякой созидающей что-либо личности, поскольку творческое «я» должно в процессе творчества разворачивать перед собой свой целостный замысел и оценивать его как нечто внешнее. Именно так Бог Отец созидал мир, поручая структурировать свой план Сыну, Который есть Слово, и после каждого из шести дней творения окидывая реализацию единым взором и говоря «это хорошо». Поэтому и сказано в Евангелии от Иоанна о Слове, что «без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1, 3). Отец, то есть Сущий, претворяет содержание своего Замысла через Сына в бытие.

Идею необходимости «другого» для созидающего субъекта Соловьёв попытался развить дальше того пункта, на котором остановились основатели тринитарного богословия. Они ограничились творческой Двоицей

Отец-Сын, Соловьёв же, как можно заключить, сопоставляя между собой высказанные им в разных работах мысли, дерзнул выделить Сына как самостоятельную созидающую инстанцию, которой Он становится после того, как Отец сообщает Ему свою волю. Конечно, эта самостоятельность Сына условна. Сущностно Отец и Сын нераздельны, но функционально, временно Сын может отделяться от Отца, иначе Он был бы просто механическим исполнителем, а это не подобает Богу. И вот, во время автономного творчества, направленного на как можно лучшее осуществление воли Отца, Сын должен делать это с помощью своего собственного «другого», которым не может быть Отец, ибо в этом случае получился бы порочный круг. Этим личным Его «другим» и является Вечная Женственность.

Что конкретно она собой представляет? Вот тут-то и начинаются варианты, которые выявлял Лосев. Один из них – отождествление Вечной Женственности с Премудростью Божией, с Софией, в честь которой возведены главные соборы Константинополя, Киева, Новгорода и Вологды. Вот что говорит о ней апостол Павел: «Мне, наименьшему из всех святых, дана благодать сия – благовествовать язычникам неисследимое богатство Христово и открывать всем, в чём состоит домостроительство тайны, сокрывавшейся от вечности в Боге, создавшем всё Иисусом Христом, дабы ныне соделалась известною через Церковь начальствам и властям на небесах многоразличная премудрость Божия, по предвечному определению, которое Он исполнил во Христе Иисусе, Господе нашем, в Котором мы имеем дерзновение и надёжный доступ через веру в Него» (Еф. 3, 8-12). Из этого текста ясно, что в апостольском, православном понимании Премудрость Божия, или София, есть сам Христос, взятый не в том аспекте, к которому мы все привыкли, а в другом. Христос есть для нас преимущественно Спаситель, но кроме этого Он есть и Просветитель и в этой функции олицетворяет Премудрость Божию, то есть премудрость Троицы, в Слове, каковым Он и является. Поэтому отождествлять Вечную Женственность с Софией ошибочно. А ведь на этой ошибочной гипотезе Соловьёва его не столь талантливые последователи – философы Серебряного века – построили детально развитую ересь (у о. Сергия Булгакова она отлилась в целых три тома, которые сегодня невозможно читать из-за патологического многословия и пустоты содержания). Договорились и до того, что София есть не что иное, как Дева Мария, которая, взятая на небо, стала «четвёртым членом Троицы». Соловьёв в этой чепухе совершенно не виноват, ибо никогда не настаивал на том, что Вечная Женственность есть София, а просто пробовал эту версию «на зуб».