Трагические поэмы - [6]

Шрифт
Интервал

8
Приходит новый, снова плачут вдовы,
Вновь льется кровь и слышен гром бомбард,
Кровавые снега смывает март,
И вновь июль, и топчут злак подковы,
Идет игра, и все растет азарт,
И пахари свои бросают кровы,
В лесах блуждают дети и коровы,
И все в огне: таков расклад у карт.
Два грозных войска, две дорожных пыли
Сближаются. Чего не поделили?
Не так уж тесен этот белый свет.
В бою сошлись две веры. Правый Боже,
Единый Ты, но как века похожи,
Предела нет у горестей и бед.
9
Предела нет у горестей и бед,
В любом столетии все те же боли,
Обиды и утраты, те же роли
Палач играет и законовед,
А также беззаконье и навет,
Стилет и подозрение в крамоле.
Мы знаем то, что знал седой поэт,
Как будто мы в одной учились школе.
Как этот снег на прошлогодний снег,
Тот век похож на мой двадцатый век.
И все же знал старик намного больше:
Он предсказал за много сотен лет
Наш беспредел в Московии и Польше,
Как нет предела времени, как нет…
10
Как нет предела времени, как нет
Границ пространства, нет границ познанья,
Но мы не знаем языка планет
И звезд, плывущих в безднах мирозданья.
Мы не стыдимся посещать совет
Нечистых, это сходбище баранье,
Поскольку позабыли мы Завет
И отдаем пророков на закланье.
В том веке было так же, точно так,
Кто жил по чести, попадал впросак,
Кто не стеснялся, был главой совета,
А наш старик послал к чертям совет,
Он знал предел всему, хоть в мире нет
Границ пространства до скончанья света.
11
Границ пространства до скончанья света
На свете нет. Из черной глубины,
Из вечности к нам долетают сны,
Каких не знала до сих пор планета.
Не усмехайтесь, в смутных снах поэта
Являются виденья старины,
И дни грядущего озарены
Порой лучом неведомого света.
В одном бою, как пишет сам, о ком
Веду я речь, он был сражен клинком
И в небо вознесен из царства скверны,
Быть может, немоту предбытия
Он слышал там, как мы в наш век пещерный
В снарядном вое слышим свист копья.
12
В снарядном вое слышим свист копья,
А наш поэт отнюдь не с перепоя
Предрек монарху смерть вдали от боя:
Он видел, как вишневая струя
Текла из-под атласного подбоя
На мостовую, в пыль. Хотел бы я
Упомянуть заморские края,
О коих говорил поэт такое:
«Восстанут земли за морем...» Так вот,
При нем не наставал еще черед
Селиться там. Что скажете на это?
Все может быть в горниле бытия:
На круги возвращается своя
Забытый ветер через многи лета.
13
Забытый ветер через многи лета
Опять в листве дрожащей шелестит,
Так некогда мелькнувшая комета
Вновь озаряет сумрачный зенит,
Зловещая старинная примета
Пересекает множество орбит,
Так снова осень землю осенит,
За нею вслед зима, весна и лето,
Пора кровопролития и смут,
Отсюда войны свой исток берут,
Таятся здесь начала лихолетий,
Смыкается кривая колея,
Наш бесконечный путь, и все на свете
На круги возвращается своя.
14
На круги возвращается своя
Старинное писание, чьи строки
Я изложил по-русски, не тая
Сокрытые в нем горькие уроки.
В те дни хватало подлости и склоки,
И суета была, и толчея.
Покойный автор век и свет жестокий
Судил, как самый строгий судия.
Он знал, что Судия Небесный скоро
Воссядет среди ангельского хора
На тверди невесомых облаков,
Кого-то радость ждет, кого возмездье,
И выплывают светлые созвездья
Откуда-то из глубины веков.
МАГИСТРАЛ
Откуда-то из глубины веков
Доносятся тревожной меди зовы,
Доносится чугунный шаг полков,
Железный лязг мечей и дым свинцовый.
Век, словно миг, мелькнул и был таков.
Что для него решетки и оковы!
Он слышит плач сирот и стоны вдов,
Приходит новый — снова плачут вдовы.
Предела нет у горестей и бед,
Как нет предела времени, как нет
Границ пространства до скончанья света,
В снарядном вое слышим свист копья,
Забытый ветер через многи лета
На круги возвращается своя.
26 октября 1992 г.

ТРАГИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ

Перевод с французского Александра Ревича

К ЧИТАТЕЛЯМ

Перед вами похититель Прометей[2], который за совершенное преступление просит не милости, а благодарности, полагая, что дарит вам законно то, что ему не принадлежит, что он украл у автора, ибо тот в свою очередь утаил сие от вас: к тому же уворованный огонь, сей светильник, накрытый бочонком, угасал без воздуха, и совершая мой благой грех, я это пламя являю свету. А вам и моему сочинителю, утаившему пламя, я говорю, что грех мой благой. Из срединной Франции, с ее рубежей и даже из сопредельных стран, — в частности, из Ангроньи[3] от одного престарелого священника, — приходят послания, большая часть которых созвучна с живыми предостерегающими голосами служителей Божьих, укоряющих моего автора: дескать, свой талант зарыл он в землю. А кое-кто пишет следующее: «Нас уже с души воротит от всяких нравоучительных книг, нам подай такую, чтоб трогала за душу в сей век, когда погибают ревностные христиане, когда стирается разница между истинным и ложным, когда враги Церкви прикрывают кровавые пятна на своих ладонях дарами, а свою бесчеловечность щедростью. Плюющие на веру, безграмотные зубоскалы торгуют законом Божьим и требуют выставлять напоказ сладкую жизнь и награды, чей блеск слепит наших юнцов, которых не беспокоит честь и не пробуждает опасность». Мой сочинитель на это отвечает: «Вы что же, хотите, чтоб окруженный растленными душами, я сохранил надежду или чтоб вызвала отклик моя книга, брошенная в грязь вместе с такими писаниями, как «Царство Церкви»