Трагические поэмы - [16]

Увы, не лобызать, терзать привычны зубы.

Мы видим их следы: прокусы эти грубы,

Из них струится кровь, уходит прочь душа.

Нам слышится не смех, а крики малыша,

С последним выдохом он видит, как в кошмаре,

Не материнский взгляд — глаза голодной твари.

Когда своих детей, как пишут, съел Фиест[60],

Лик солнца почернел, померкло все окрест.

Что дальше следует? Здесь мы дошли до места,

Где трапеза страшней, чем пиршество Фиеста.

Какую пищу ест, прекрасно знает мать,

В то время, как Фиест не мог такое знать.

Кому достанет сил глядеть на яство зверя

И детский перст узреть, глазам своим не веря?

А каково смотреть в зрачки, где меркнет свет,

Где выгорело все, ни чувств, ни боли нет,

На шее ощутить ладонь родного чада,

И вдруг понять, что снедь не утоляет глада?

Знакомые черты мерцают пред тобой,

Как будто видится в зерцале образ твой,

Твой отраженный лик, чье сходство столь наглядно,

Что проникает вглубь и совесть жжет нещадно.

Терзают когти все: телам дарует глад

Какую-то еду, а разум душам — яд.

Светило спряталось за дымные тканины,

Как лик закрыл герой Тимантовой картины[61].

Когда-то короли, воистину отцы

И дети Франции, во все ее концы

С триумфом ездили, и пышно их встречали

В различных городах, забыв свои печали,

И ведали — за что, и чтили от души,

И славу королю кричали малыши.

Из кожи лезли вон и грады все, и замки,

Чтоб напитать владык: так обнажают мамки

Грудь изобильную, являя напоказ

Источник млечный свой, свой кормовой запас.

Коль с виду грудь пышна, пускай посмотрят люди,

Потрогать можно дать, а можно стиснуть груди

И в шутку сосунка обрызгать молоком:

Так и виновникам победы над врагом

Несут свои дары ликующие грады,

Все закрома свои открыть герою рады

И небесам явить, сколь свято чтим король,

Что встретил он любовь и млеко, хлеб и соль.

А наши деспоты, те из иного теста,

Куда бы ни пришли — вокруг пустое место,

Властитель входит в град, и сразу перед ним

Весь мир гори огнем, как пред Нероном Рим[62].

Когда он правит пир в поверженной твердыне,

Она лежит, как труп, и грудь ее отныне

Не брызжет молоком, а может источать

Лишь кровь отверстых ран и молча отвечать,

Как убиенные в суде, где то и дело

Убийц опознает безжизненное тело,

Оно, бескровное, исходит кровью вновь

Перед лицом того, кто пролил эту кровь[63].

О Генрих, мой король, готовый в битве сгинуть,

Собою жертвуя, чтоб тиранию скинуть,

Надежа истинных достойных королей,

Когда с Наваррою срастишь ты герб лилей[64],

Почаще вспоминай, как Франция страдала,

Ты сам ее спасал и видел сам немало,

Почаще вспоминай, что много в мире есть

Жестоких неучей, на трон готовых сесть.

Се волки лютые. Известно: волку надо

Овчарней завладеть и все прикончить стадо,

Он вылакает кровь, а после в свой предел

Уйдет, оставив нам отару мертвых тел.

Селенья мертвые оставил всюду ворог,

Ушел, похитив жизнь у тех, кто был нам дорог.

Страна разрушена, мечом рассечена,

Обрубки высохнут и высохнет она.

Такой вот, Франция, подверглась ты напасти,

И саван шьют тебе, и рвут тебя на части,

И все слабей твой пульс и взгляд тускнеет твой,

И различает он лишь гроб перед собой.

Что видишь ты еще? С тобой на смертном ложе

Жизнь уходящая в ее последней дрожи,

Когда в гортани хрип, в сознанье чернота,

Когда, смочив перо, водой кропят уста.

И если с голоду волчихе ты подобна

И собственную длань зубами грызть способна,

Се близкой смерти знак: больным еда претит,

Зато перед концом ужасен аппетит.

Неужто ты могла в свои не верить силы,

О Франция, мой край, отважный, крепкожилый?

Так сухожилия и мышцы рук и ног

Внезапно сводит смерть, когда приходит срок.

Зажали пошлиной, притом в большом размере,

Кровь судоходных рек, сих голубых артерий

Земли страдающей, чьи вены что ни день

Взрезают ироды, сечет, кому не лень.

Ты пришлым раздаешь богатства без возврата[65],

Скупцам и торгашам, кому ничто не свято,

Чья потная ладонь столь высохшей руки

Грозится мертвого добыть со дна реки.

Учена ты весьма, а как многоязыка[66]!

О эта болтовня, впрямь адская музыка!

Так умирающим являлась духов рать,

Чей дьявольский жаргон нам не дано понять.

Немало у тебя умов и всевозможных

Пророков, истинных подчас, но чаще ложных,

Сама провидица всех бед и неудач,

Ты предрекаешь смерть свою, как лучший врач.

Товар свой, Франция, ты шлешь другим народам,

С умом ведешь дела, венчаешь их доходом,

Поскольку часто хворь так обостряет слух,

Что в теле немощном внимает Богу дух.

Когда, о Франция, внутри тебя разлады,

Добро, что у границ живут в покое грады,

Но если чувствует нутро то жар, то лед,

Могилу просит плоть, и недалек исход.

В алчбе ты, Франция, становишься бесчинной,

Так старцы чем-нибудь грешат перед кончиной,

Недужных хворь трясет, и руки сих бедняг

Всё тянут на себя, а это скверный знак.

Уже твое тепло уходит прочь из тела,

А с ним любовь твоя и милость оскудела,

Потопы множатся и топят всякий раз

Желания твои, и вот их жар погас,

И нужды нет искать в разливе хладной влаги

Огонь и прежний дух, без коих нет отваги.

Как измельчали вы, французы, стыд и срам:

В былом ваш меч легко давал отпор врагам,

И коль вторгался к нам пришлец иноплеменный,

Отцы не прятались за крепостные стены,

Едва вступал он в бой, испытывал сполна,

Сколь доблестны они, сколь их рука сильна.