Трагическая идиллия - [40]

Хорошенькая насмешница Ивонна рассказывала о своей ребяческой выходке с удовольствием, которое часто наблюдается, но совершенно необъяснимо и которое испытывают многие светские женщины, соприкасаясь с полусветом. Едва успела она кончить свой рассказ, как неожиданно вошло еще одно новое лицо, которое задержало смех и порицание на устах подруг, слушавших этот веселый рассказ.

Эта особа был не кто иной, как эрцгерцог Генрих-Франц, с закопченным, как всегда, лицом, с тяжелыми сапогами на ногах, со своей высокой, сухощавой фигурой, одетой в блузу темного цвета, которая пятнами и грязью напоминала про лабораторию. Он, как обещал вчера, запретил Вердье завтракать у баронессы. Сам он тоже не присутствовал. Учитель и ученик поели между двумя опытами, как пришлось, стоя и в рабочих передниках, на уголке одного из горнов. Затем принц удалился, сославшись на желание отдохнуть. Может быть, он действительно хотел соснуть, а может быть, он думал произвести решительный опыт, который позволил бы ему определить степень близости, установившейся между мисс Марш и его препаратором. Конечно, он не сказал Вердье, кто завтракает у баронессы, а тот тоже ни слова не сказал ему.

Итак, когда он вошел в зал и заметил, что американка и молодой человек интимно разговаривают в сторонке, то прилив страшной ярости исказил его лицо. Глаза его метали молнии, когда он обводил взором сначала одну группу, потом другую. В эту минуту, если бы он был государем, он всех их заковал бы в кандалы: свою жену, главную виновницу измены; госпожу Брион и госпожу Бонаккорзи, потому что госпожа де Карлсберг любила их; госпожу де Шези и Отфейля, потому что они благосклонными свидетелями присутствовали при этом разговоре! Властным голосом, едва сдерживаясь, он крикнул из одного конца комнаты в другой:

— Господин Вердье!

Вердье повернулся. Смущение, обусловленное неожиданным появлением принца, унижение от такого обращения в присутствии женщины, которую он любил, невыносимость ига, которое он долго терпел… О, сколько сложных чувств звучало в тоне, которым он ответил:

— Государь?..

— Вы нужны мне в лаборатории, — молвил эрцгерцог. — Не угодно ли пожаловать, и немедленно.

В свою очередь глаза препаратора метнули молнию ярости. В течение нескольких минут свидетели этой тяжелой сцены наблюдали в лице этого достойного человека, так третируемого, трагическую борьбу гордости с признательностью. Эрцгерцог был необыкновенно добр к семье молодого человека. Он оказывал ему такие услуги деньгами, которые тяжело сознавать, когда благодетель злоупотребляет ими…

Вердье все смотрел на эрцгерцога. Такие взгляды бросает на своего хозяина несправедливо побитая собака: вцепится ли она ему в горло, послушается ли она его? Но молодой человек слишком хорошо знал принца, чтобы в настоящий момент не склонить перед ним головы. Он боялся, что гнев этого несдержанного человека перейдет всякие границы, и на голову Флуренс Марш падет удар дикого оскорбления. Может быть, он подумал также и о том, что его роль, как наемника и служащего, допускала только одно проявление собственного достоинства: безупречной корректностью отвечать на несправедливую жестокость хозяина.

Прошло несколько минут в этом тягостном колебании и наконец он ответил:

— Я иду, государь…

И, взяв руку мисс Марш, он в первый раз осмелился поцеловать ее, говоря:

— Извините меня, мадемуазель, что я так оставляю вас, но надеюсь, что скоро поправлю это… Дамы, господа…

И он последовал за своим ужасным патроном, который, увидев, что Вердье поднес к своим губам руку мисс Марш, вышел так же грубо, как и вошел.

Молчание воцарилось теперь в салоне. Все как поднялись при входе эрцгерцога, так и остались. Подобное молчание всегда сковывает светских людей после сцены, которая слишком уж противоречит самым азбучным требованиям приличия и которую присутствующие не смеют осуждать вслух. Ни госпожа Брион, ни госпожа Бонаккорзи, ни госпожа де Шези не осмеливались взглянуть на госпожу де Карлсберг, которая, пока принц был тут, платила ему взором за взор и презрением за презрение, а теперь дрожала от гнева, вызванного таким поведением мужа в присутствии ее гостей. Флуренс Марш, нагнувшись над столом, усердно искала перчатки, платок и флакон с солями, чтобы скрыть выражение своего лица.

Что касается Отфейля, то он знал закулисные тайны этого кружка только из откровенностей, которые отпускал ему Корансез в разумных дозах. Он совершенно ничего не знал про отношения Марселя Вердье и американки, и он не был бы влюбленным, если бы не объяснял этой выходки принца той идеей, которая целиком владела им. Без сомнения, шпионство сделало свое дело: эрцгерцог знает про его нескромный поступок третьего дня.

Молодой человек не мог с точностью определить, в какой степени этой нескромностью обусловливалось заносчивое настроение мужа госпожи де Карлсберг. Для него стал очевидным только один факт после того, как он встретил ужасный взгляд принца: его присутствие было ненавистно этому человеку. И откуда могло проистекать это отвращение, если не из отношений — увы! — вполне заслуженных им? О! Успеет ли он хоть когда-нибудь вымолить у любимой женщины прощение в том, что помимо всех ее огорчений он стал для нее причиной новой беды?