Трагическая идиллия - [39]

Наконец, разве был он в состоянии прочесть в нежных голубых глазах госпожи Бонаккорзи сочувствие, а в мягких темных очах госпожи Брион — беспокойство, которое подало бы надежду для влюбленного более наблюдательного? Отфейль ясно видит только одно: беспокойство, которое проглядывало в глазах самой госпожи де Карлсберг и которое он сразу же истолковал как знак гневного возбуждения. Этого было достаточно.

Он едва нашел силы ответить банально вежливыми фразами, усаживаясь в кресло рядом с романтической итальянкой, которая сделала ему знак поместиться возле нее — до такой степени разжалобило ее это слишком явное потрясение.

Между тем вновь прибывшему улыбалась веселая госпожа де Шези, красивая блондинка с голубыми глазами, живость которых могла сравняться только с глубиной очей Андрианы Бонаккорзи. Улыбка покрыла мелкими морщинками ее полное, свежее личико, сиявшее белизной из-под капора, опушенного выдрой. Ее тонкая талия, затянутая в жакет из того же меха, изящные ручки, игравшие рукавами, маленькие ножки в лакированных ботинках — все это окончательно делало из нее милую, фривольную фигурку.

Сколько оснований имеет свет ласково относиться к таким модным куколкам! Ведь одного их присутствия достаточно, чтобы самые ложные положения, самые затруднительные визиты сделать легкими и веселыми, как они сами. Если принять во внимание то, что знала госпожа Брион, то, что думала госпожа Бонаккорзи, то, что чувствовали баронесса Эли и Пьер Отфейль, тогда станет понятно, что появление этого последнего сделало бы продолжение разговора очень трудным и тягостным, если бы легкомысленная парижанка не принялась снова за свою болтовню, как птица-пересмешник.

— Ах, вы! Я должна была бы прервать знакомство с вами, — сказала она Пьеру Отфейлю. — Вот уже десять дней, — прибавила она, обращаясь к госпоже де Карлсберг, — постойте, как раз с тех пор, когда я обедала у вас рядом с ним, накануне вашего отъезда… Да, вот уже восемь дней, как он исчез… И я не написала его сестре, которая поручила его моим попечениям… Да, Мари поручила вас мне, именно мне, а не этим дамам из Ниццы и Монте-Карло!..

— Но я не покидал Канн на этой неделе, — отвечал Пьер, невольно краснея.

Коротенькая фраза, сказанная госпожой де Шези, слишком подчеркивала совпадение между его исчезновением и отъездом госпожи де Карлсберг.

— А что делали вы не дальше как вчера за столом trente-et-quarante?.. — с торжеством спросила молодая женщина. — О, если бы это знала старшая сестра, которая уверена, что ее брат занят благоразумным лечением под здешним солнцем!

— Не мучьте его, — перебила госпожа Бонаккорзи, — это мы его утащили…

— Но возвратимся к вашему приключению. Ведь вы не кончили рассказ о нем?.. — перебила госпожа де Карлсберг.

Невинные подшучивания госпожи де Шези не нравились ей, потому что приводили Отфейля в смятение. Когда он, живой, с плотью и костью, вошел в этот маленький зал, она сама поддалась ощущению присутствия, которое сокрушает самые сильные и энергичные натуры. Никогда физиономия молодого человека не казалась ей чище и благороднее, взгляд его — привлекательнее, уста — нежнее, жесты — грациознее, наконец, все его существо — более достойным любви. Во всем его поведении она видела смесь почтения и страсти, обожания и робости, смесь, всемогущую над женщинами, которые много страдали от грубости мужчины и которые мечтают обрести любовь без оскорблений и чувственной ненависти, страстную нежность без ревности, наслаждение счастьем без насилия.

Ей хотелось крикнуть Ивонне де Шези: «Молчите, разве вы не видите, что делаете ему больно?..» Но она отлично знала, что болтушка не имела в сердце ни капли злобного чувства! Это была современная парижанка, очень чувствительная и невинная, весьма дурного тона, из ребячества радующаяся всякому скандалу, с глубоко честной натурой. Она была одной из тех неразумных, которые за наивное стремление позабавиться и удивить свет платятся иногда и честью, и счастьем. Снова принялась она рассказывать анекдот, который был прерван появлением Отфейля и в котором она сама целиком обрисовывалась.

— Конец моего приключения?.. Я вам уже сказала, что этот господин, без сомнения, принял меня за одну из этих дам. Молодая женщина в Ницце обедает одна, за маленьким столиком, в маленьком зале Лондон-Хауза… И вот он начал всячески стараться, чтобы я его заметила: то «кха-кха» — мне ужасно хотелось предложить ему бульдегому, — то «человек!», конечно, чтобы заставить меня обернуться. И я обернулась, не совсем, правда, а лишь настолько, чтобы он мог поглядеть на меня и чтобы самой не расхохотаться. А как мне хотелось хохотать!.. Наконец я расплачиваюсь, подымаюсь, ухожу. Он расплачивается, подымается, уходит. Я не знала, что делать, пока дождусь поезда. Он следует за мной, я ему позволяю… Когда вы думали про этих дам, то вам не приходил в голову вопрос: что им говорят, когда подступают к ним?

— Думаю, такие вещи, которые мне страшно было бы слушать, — молвила госпожа Бонаккорзи.

— А я теперь не побоюсь, — возразила госпожа де Шези. — Все те же глупости, что говорят эти господа и нам. Вот послушайте… Я останавливаюсь у прилавка цветочника, и он там останавливается, рядом со мной, слева. Слышу опять: «Кха-кха!» Он заговаривает. «Вот чудные розы, мадам», — говорит он мне. — «Да, месье, вот чудные розы». — «Вы очень любите цветы, мадам?» Только что собралась я ответить: «Да, месье, я очень люблю цветы», как вдруг справа слышу голос, который перебивает меня: «А, Ивонна, вот вы где!» И вот я сталкиваюсь нос к носу с княгиней Верой Павловкой и в ту же самую минуту вижу, что мой преследователь становится красным, как розы, которые мы вместе рассматривали, и склоняется перед ней. А она продолжает со своим русским акцентом: «Идеал! Дорогая моя!.. Позвольте представить вам графа Сергея Комова, одного из самых милых моих соотечественников…» Картина…