Трагическая идиллия - [14]

Луиза Родье стала госпожой Брион при следующих обстоятельствах: старый Родье попал в такое затруднительное положение, в каком не бывал в течение всей своей финансовой деятельности, и думал найти спасение, приняв к себе в качестве зятя и компаньона Ораса Бриона.

Сын отца, подпавшего под конкурс по приговору парижской биржи, этот последний в пятнадцать лет благодаря своей энергии не только поправил свое состояние, но еще и завоевал сверх того славу опытного финансиста: он ставил на ноги предприятия, слывшие пропащими, вроде дел австро-далматских железных дорог, столь мошеннически ограбленных и покинутых на произвол судьбы знаменитым Юстусом Гафнером[12]. Чтобы окончательно стереть всякое воспоминание об отце, Бриону надо было вступить в связи с одной из фамилий, которые составляют биржевую аристократию и почетное положение которых стоит патента на знатность.

Этот человек был теперь нужен для главы дома Родье-Вималь в качестве главного адъютанта и даже заправилы ввиду тайного кризиса, который переживали его дела. Луиза, конечно, поняла необходимость такого союза и пошла на него, но из-за этого стала страшно несчастной.

В то же самое время Эли Заллаш, также под давлением отца, выходила замуж за эрцгерцога Генриха-Франца, который увидал ее на Карлсбадских водах и воспылал яростной страстью. Подобную страсть может восчувствовать только пятидесятилетний принц, с остывшим уже сердцем, для которого чувство является вообще впечатлением до такой степени неожиданным, что он ухватывается за него со всем лихорадочным пылом юности, как бы вернувшейся на один момент.

Император, который был принципиально против морганатических браков, в данном случае согласился в надежде, что новая жизнь смирит и упорядочит его кузена, всегда отличавшегося беспокойными и революционными наклонностями. А генерал Заллаш в возвышении дочери видел верное ручательство за фельдмаршальский жезл. И он, и его жена произвели на дочь такое давление, что она уступила, сама поддавшись тщеславию, — это чувство столь обычно в ее годы.

Двенадцать лет прошло с тех пор, и две старые подруги из Сакре-Кер были по-прежнему одиноки, по-прежнему несчастны, по-прежнему сироты: одна — среди пышной жизни полупринцессы, другая — среди почти царской роскоши богачки-парижанки. Они были так же одиноки, как в дни, когда они разговаривали в первый раз под деревьями монастырского сада, зелень которого закрывала печальный бульвар Инвалидов. Они никогда не прерывали своей переписки, и так как каждая могла постоянно видеть тягость собственной судьбы в судьбе подруги, то их настроения еще более сблизились на почве этой общей меланхолии, взаимной откровенности и замкнутости от остального мира.

Жесткость финансиста, его узкий эгоизм, прикрываемый заученными манерами лживого светского человека, его грубая чувственность дали Луизе возможность понимать, оплакивать и разделять душевные мучения бедной Эли, отданной в добычу ревнивому деспотизму властелина с тяжелым, неровным и взбалмошным характером, в котором умственный нигилизм анархиста сочетался с чванным самодурством тиранической натуры. С другой стороны, баронесса по глубине собственных ран могла судить и о язвах, от которых изнывало нежное сердце ее подруги.

Только она, дочь солдата, происходящая от черногорских героев, которые никогда не сдавались, она не поддалась гнету, как поддалась наследница выродившейся семьи, внучка честных Родье и благоразумных Вималей. Эли сразу же противопоставила гордости гордость и воле волю. Дикие сцены, которые она выдерживала, глазом не моргнув, довели бы, конечно, до полного разрыва, если бы молодая женщина не возымела мысли апеллировать к очень высокой инстанции.

Властное воздействие привело к компромиссу, который спас приличную внешность. Баронесса добилась почти полной свободы, не разводясь с мужем, но всякий поймет, каким позором для него это сопровождалось. За последние четыре года это была первая зима, которую она проводила возле эрцгерцога, разболевшегося и уединившегося в своей вилле в Каннах, — странный уголок, устроенный вполне во вкусе своего странного хозяина: половина дома была дворцом, другая половина — лабораторией!

Госпожа Брион издали следила за этой супружеской драмой, потом за полуразрывом, примеру которого она не последовала. Мягкое существо, без всякого протеста, позволяло мучить и терзать себя этому кулаку — рабовладельцу финансового мира, имя которого она носила. Такой контраст сделал подругу еще более дорогой для нее. Эли де Карлсберг была ее бунтом, ее независимостью, ее романом; романом, из которого она знала не все главы.

Откровенность двух подруг, которые видятся только после долгих промежутков, всегда бывает неполной. Инстинктивно одна подруга, откровенничая с другой, не решается посягнуть на представление, которое та имеет о ней, и, в конце концов, это представление напоминает гораздо больше прошлое, чем настоящее.

Точно так же и баронесса скрыла от подруги целую сторону своей жизни. Прекрасная, богатая, свободная, необузданная и беспринципная, она искала забвения и возмездия за неудавшуюся супружескую жизнь в том, в чем ищут подобного забвения и подобного возмездия все женщины со страстным темпераментом и не сдерживаемые религиозным чувством. Сначала она только кокетничала, потом увлекалась и, наконец, пала.