Трагическая идиллия - [113]

При этих словах в глазах его показались слезы, крупные, тяжелые слезы, которые покатились по щекам. Такими же слезами наполнились глаза и сердце Оливье, когда он взглянул на друга. Так простояли они несколько минут, и, поделившись горем после долгого молчания, они снова были тронуты, и души их слились в одном чувстве. Один и тот же порыв сострадания овладел ими и заставил Оливье возвратить слово Пьеру, а Пьера отказаться от разрешения; тот же порыв извлек у них эти слезы. Каждый из них жалел другого и чувствовал, что и его жалеют. Они снова обрели друг друга, и дружба наполнила их таким волнением, что еще раз любовь была побеждена. Пьер первый осушил свои слезы и произнес тем же решительным тоном, каким произносил клятву:

— Послезавтра я еду с тобой, и мне не потребуется на то особых усилий. Оставаться мне невозможно. Я не сделаю тебе, я не сделаю нам…

— О, друг мой, — воскликнул Оливье, — ты возвращаешь мне жизнь!.. Я оставил бы тебя здесь, не вымолвив ни одного упрека, ни одной жалобы. Я был искренен в том, что предлагал тебе. Но это слишком тяжело… кажется, я умер бы…

Благодаря этому новому разговору они провели день и вечер удивительно спокойно, почти счастливо. В болезнях духа бывают такие же часы отдыха, как и в болезнях тела, — часы, когда недуг ослабевает и нам кажется, что мы возвращаемся к жизни, хотя все еще слабы, все еще разбиты страданиями. Это чувство возрождения, хрупкого, слабого, но все же возрождения, усилилось еще у обоих друзей благодаря другому, чисто физическому выздоровлению — Берты. Какими благочестивыми обманами утешил и излечил ее Оливье?

Молодая женщина ходила взад и вперед, увлеченная приготовлениями к близкому отъезду, и до такой степени радовалась поездке, что в сиянии этой радости совершенно незаметно было отсутствие румянца на ее лице. Она ведь тоже много перестрадала, но нескольких дней было достаточно, чтобы давно дремавшая женская энергия начала пробуждаться в ней. Она приняла твердое решение: заставить мужа полюбить ее, заслужить эту любовь.

Подобные усилия так трогательны для человека, который умеет понимать их; за ними скрывается столько смирения, столько преданности!.. Так трудно для молодой женщины, так несогласно с ее гордым инстинктом вымаливать любви, как нищей, вызывать ее, завоевывать, так тяжело быть любимой, потому что она любит, а не потому что ее любят!

Оливье был слишком чуток, чтобы не заметить это обстоятельство. Он поддался особому настроению, которое испытывает мужчина, когда он страдает из-за одной женщины и получает от другой задушевные ласки, поняв всю цену их только благодаря несчастной любви. Он улыбался Берте так, как никогда ей не улыбался, и Пьер сам невольно поддавался этим проблескам веселости у своего друга. Не была ли эта веселость делом его рук, плодом жертвы, которую принес он, подтвердив свою клятву? Наконец, это был один из таких моментов, какие выпадают накануне самых страшных кризисов, а потом их обманчивая ясность вспоминается нам и повергает нас в изумление, даже в ужас. Ничто лучше не может доказать, что вся жизнь человеческая есть лишь сон, а мы — игрушки высших сил, которые гонят нас туда, куда нам суждено идти, и никогда почти не можем мы предвидеть, что будет с нами завтра. Опасность приближается, она наступила. Вершители наших судеб стоят возле нас, а мы живем, дышим и не подозреваем, что нам готовится. Случай, Судьба, Провидение? Как назвать тебя, неизбежная загадка рока?

Визит Корансеза пришелся на пятницу. Отъезд из Канн был назначен на воскресенье. В субботу утром, около одиннадцати часов, когда Отфейль был один в комнате и укладывал одежду, в его дверь раздался стук, заставивший его вздрогнуть. Хотя он прочно утвердился в своем решении, но не в силах был запретить себе ожидать. Ожидать? Чего? Он и сам не сумел бы ответить. Но какое-то смутное чувство, бессознательное и непреоборимое, подсказывало ему, что Эли не допустит его отъезда, не попытавшись еще раз увидеться с ним.

Между тем сама она не подавала ему никаких знаков о себе после того, как он отправил обратно письмо. Она никого не посылала к нему, и Корансез пришел сам по себе. Однако же молодой человек находился в том нервном напряжении, которое предупреждает события, угадывает их, когда они лишь приближаются к нам.

Голос Пьера дрожал, когда он крикнул неизвестному посетителю: «Войдите!» Он знал, что кто бы ни был этот посетитель, но он послан Эли. То был просто лакей из отеля, который держал в руках письмо без марки, принесенное рассыльным. Ответа не ожидали. Отфейль взглянул на конверт, не раскрывая его. Прочтет ли он это письмо, зная, что оно послано госпожой де Карлсберг?..

Но адрес написан не ее рукой… Пьер стал припоминать, где видел он этот нервный, неровный, как будто испуганный почерк?.. Вдруг ему вспомнилось анонимное письмо, полученное после вечера в Монте-Карло. Он показывал его Эли, и она сказала: «Это Луиза!..» Значит, и это письмо от госпожи Брион. Такое открытие не оставляло более сомнений: открыть конверт — значило вступить в сношение с Эли, искать вестей о ней, нарушить данное слово, предать друга.