Трагедия за стаканом грога - [2]

Как аристократ по убеждениям, по общественному положению и но инстинктам, - он с удовольствием узнал, что я русский. И, желая поднять себя в моих глазах и сделать мне приятное, он как-то, грациозно играя листком плюща, висевшего над дверью в сад, обратился ко мне с следующей речью:

- Дней пять тому назад я служил вашему великому князю, - он приезжал с ее величеством из Осборна.

- А!

- Ее величество, His Highness [Его величество (англ.)], кушали лэнч [завтрак (от.англ. lunch)], ваш эрчдюк [Великий князь (от англ. archduke)] - очень хороший молодой человек, - прибавил он, одобрительно закрывая глаза, и, ободрив меня таким образом, поднял серебряную крышку, под которой не простывала цветная капуста.

Когда я поехал, он указал мизинцем дворнику на мой дорожный мешок, но и тут, желая засвидетельствовать свою благосклонность, схватил мою записную книжку и сам ее донес до кэба. Прощаясь, я ему подал гафкрону [полкроны (от англ. half crown)] - сверх взятого за службу, он ее не заметил, и она каким-то чародейством опустилась в карман жилета - такой белизны и крахмальной упругости, которых мы с вами не допросимся у прачки...

- ..Ба! - сказал я, сидя в стойле трактирного сада, служителю, подававшему мне спичку, - да мы старые знакомые!..

Это был он.

- Да, я здесь, - сказал Waiter - и вовсе не был похож ни на Каратыгина, ни на Кориолана.

Это был человек, разбитый глубоким горем; в его виде, в каждой черте его лица выражалось невыносимое страдание, человек этот был убит несчастьем. Он сконфузил меня. Толстое румяное лицо его, откормленное до арбузной упругости и полноты мясами "Royal Hotel'я", висело теперь неправильными кусками, обозначая как-то мускулы в лице; черные бакенбарды его, подбритые на пол-лице, с необыкновенно удачным выемом к губам, одни остались памятником иного времени.

Он молчал.

- Вот не думал... - сказал я чрезвычайно глупо. Он посмотрел на меня с видом пойманного на деле преступника и потом окинул глазами сад, деревянные скамьи, пиво, шары, сидельцев и работников. В его памяти, очевидно, воскресал богатый стол, за которым сидели русские эрчдюк и ее величество, за которым стоял он сам, благоговейно нагнувшись и глядя в сад, посаженный по кипсеку и вычищенный, как будуар... воскресала вся столовая, с ненужными вазами и кубками, с тяжелыми, толстыми шелковыми занавесами, и его собственный безукоризненный фрак воскресал, и белые перчатки, которыми он держал серебряный поднос со счетом, приводившим в уныние неопытного путника... А тут - гам играющих в шары, глиняные трубки, плебейский джинватер [водка (от англ. ginwater)] и вечное пиво draft [дешевое пиво (англ.)].

- Тогда, sir, было другое время, - сказал он мне, - а теперь другое!..

- Waiter, - закричал несколько подгулявший сиделец, стуча оловянной стопкой по столу, - пинту гафа-наф [пополам (половину пива, половину водки) (от апгл. halfand-half)], да скорее, please! [пожалуйста! (англ.)]

Мой старый знакомый взглянул на меня и пошел за пивом, - в его взгляде было столько унижения, стыда, презрения к себе, столько помешательства, предшествующего самоубийству, что у меня мороз пробежал по жилам. Сиделец стал расплачиваться медью, я отвернулся, чтобы не видеть лишний пенс.

Пдотина была прорвана, - ему хотелось сказать мне что-нибудь о перевороте, низвергнувшем его из "Royal Hotel'я" в "Георга IV". Оп подошел ко мне, без моего зова, и сказал:

- Я очень рад вас видеть в полном здоровье.

- Что нам делается!

- Как это вам вздумалось прогуляться в наши захолустья?

- Дом ищу.

- Домов много, вот тут, пройдя шагов десять направо, да еще другой. А насчет того, что со мной случилось, это, точно, замечательно.

Все, что я заработал с малых лет, все погибло, - все до фартинга... Вы, верно, слышали о типерарском банкрутстве - именно тут-то все и погибло. Я в газетах, прочитал, сначала - не поверил, бросился, как поврежденный, к солиситору [стряпчему, поверенному (от англ. solicitor)] - тот говорит:

"Оставьте всякое попечение, вы не спасете ничего, а только последнее израсходуете, - вот, например, мне за совет потрудитесь шесть шиллингов шесть пенсов отдать".

Ходил я, ходил по улицам - день целый ходил, - думаю, что ж тут делать, со скалы да и в море - самому утопиться - да и детей утопить, - я даже испугался, когда их встретил. Слег я больным - это в нашем деле первейшее несчастие, - через неделю воротился к службе, - разумеется, лица нет, а внутри словно рана не дает покоя. - Говернор раза два заметил: что вид у меня печальный, что сюда, мол, не с похорон ездят, гости не любят печальные физиономии. А тут середь обеда я уронил блюдо,- отроду подобного случая не бывало, - гости хохочут, а содержатель вечером отзывает меня в сторону и говорит: "Вы уж себе поищите другое место, - у нас нельзя служить невоздержному человеку".

- Как? - говорю я, - я был болен. - Ну, так и лечитесь, - а здесь для таких места нет.

Слово за слово, пошло крупно, - он мне в отместку ославил по всем отелям пьяницей и буяном. Как ни бился, нет места, - переменил я имя, как какой-нибудь вор, и стал искать хоть на время место, - нет как нет; между тем все, даже серьги и брошка жены - ей их подарила герцогиня, у которой она жила четыре года в должности Upperlady-maid [старшей горничной (англ.)], - все пошло на крючок. Пришлось закладывать платье - это у нас первая вещь - без платья ни в одно хорошее заведение не примут. Служил я иногда во временных буфетах и в этой бродячей жизни совсем обносился, - я и сам не знаю, как меня принял хозяин "Георга IV", - и он взглянул с отвращением на свой старый фрак. - Кусок хлеба Могу для детей заработать, и жена... она теперь... - он приостановился, - она стирает на других, не надобно ли вам, sir, вот карточка... она очень хорошо стирает. А прежде никогда... никогда... она... ну, да что толковать, - где же нищим выбирать работу. Лишь бы милости не просить, - а только тяжело...