Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века - [185]

Часть людей пришла к сотрудничеству в результате последовательной смены трех политических режимов в течение одного года и начавшейся войны. Эти события привели к безразличному восприятию происходящего, готовности плыть по течению, мимикрии и стремлению выжить любой ценой. Не последнюю роль могли сыграть ложное понимание гражданского долга и прагматизм (надо быть законопослушным, конфликт с властью мог привести к репрессии), клановая корпоративная солидарность (все соседи делают так) и ощущение элитарности (приобщение к некой группе, получающей определенные льготы, выгоды, условия работы, материальное поощрение, приобщение к некой тайне совершенных убийств).

Многие шли от одобрения и симпатии к осуществляемым немцами мероприятиям, к готовности участвовать в них. Не последнюю роль играли и психологические качества: эгоизм, стремление к лидерству, угодливость, мстительность, агрессивность, жестокость, цинизм, а также тщеславие, основанное на желании казаться значимым, произвести впечатление на окружающих, ощутить себя непохожим на всех. Легкомыслие и доверчивость также могли привести человека к сотрудничеству с нацистами, а затем, после участия в преступлении, он мог решить, что обратного пути нет, и продолжить соучастие по малодушию.

У большинства соучастников различных преступлений на оккупированной территории вовсе не было уголовного или антисоветского прошлого, они не являлись выходцами из «эксплуататорских» буржуазных слоев, как всегда вынуждены были писать советские историки. Коллаборационистами низового исполнительного уровня становились представители всех социальных групп, преобладали крестьяне и рабочие. Советские идеологические эмоциональные клише: «преступления, совершенные латышскими (или подставьте любую другую национальность. — Прим. А. Ш.) буржуазными националистами», «отщепенцами», «изменниками своего народа», «кулацко-уголовными элементами», «дезертирами и предателями», — это тот же сознательно внедрявшийся в советские годы миф о том, что «вероломное нападение гитлеровской Германии на Советскую страну вызвало у латышского (подставьте: эстонского, литовского, украинского. — Прим. А. Ш.) народа гнев и возмущение. Трудящиеся Латвии в подавляющем своем большинстве (выделено мной. — Прим. А. Ш.) были полны решимости защищать честь и независимость Родины»^[1480].

Многочисленные факты свидетельствуют как раз о противоположных настроениях во всех трех прибалтийских республиках. Именно здесь — впрочем, как и на всех территориях, ставших советскими в 1939–1940 гг., — отмечается особенно высокий, по сравнению с другими оккупированными немцами территориями, уровень антисоветских, антиеврейских и антирусских настроений, а также наивысшая степень коллаборационизма^[1481].

За каждым совершённым преступлением всегда стоит конкретная организация со своими целями либо конкретный человек со своей психологией и мотивами. В данной публикации я сделал выбор в пользу документа, доверяя читателю, его сопереживанию, надеясь на то, что после прочтения подобных материалов мы станем более нравственными и терпимыми к живущим рядом людям разных национальностей. Я надеюсь, что читатели воспримут эту работу не как сухой научный документ, а как драму, написанную кровью и памятью. Тем более что эмоции некоторых свидетелей вторгаются в точный сдержанный язык следственных документов и отражены в них. Я сознательно не делал купюр в показаниях, приводя циничные слова убийц о жертвах. Пусть все то, что говорили убийцы и соучастники, характеризует их. Позор и бесчестье ложатся на них.

Отобранные документы посвящены одному из эпизодов в Даугавпилсе. Сам город был захвачен немецкой армией 26 июня 1941 г. 29 июня евреям-мужчинам от 18 до 60 лет приказали явиться на базарную площадь. Вечером их отвели в тюрьму. 30 июня состоялись первые расстрелы евреев в железнодорожном саду за тюрьмой. Расстрелы небольших групп и убийства отдельных евреев в разных местах продолжались до середины июля 1941 г. За это время погибли около 1 150 человек.

По распоряжению коменданта города с 13 июля 1941 г. евреи старше 4 лет должны были носить на одежде желтую звезду на груди и спине, а мужчины — дополнительно на левом колене. 15 июля 1941 года все евреи должны были переселиться в гетто. Его создали в предмостном укреплении Даугавпилсской крепости^[1482], на левом берегу Даугавы. Согласно инструкции, гетто административно подчинялось городской управе, а порядок и безопасность обеспечивались местной префектурой. Комендантом гетто был назначен бывший офицер латвийской армии Волдемар Заубе. В упомянутой выше инструкции указывалось, что содержание гетто обеспечивается за счет работы его обитателей. Выход из гетто мог происходить только по спецпропускам, выданным префектурой, причем их нужно было все время иметь при себе. Многие узники гетто, представители различных рабочих профессий, трудились в городе на различных предприятиях и в мастерских.

Городской префект Роберт Блузманис издал инструкцию об организации охраны гетто силами местной латышской полиции. Она не допускала в лагерь посторонних лиц и не вступала в разговоры с евреями. Дежурные посты располагались у главного входа, а также на вышках, расположенных вокруг гетто