Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века - [184]

Папа работал наборщиком в типографии до двух часов ночи. Мама ходила его встречать, я порой отсутствовал и ночами, Муся оставалось дома одна, и это тоже вызывало тревогу.

Однажды ночью вдруг начали сильно стучать в дверь, вход в дом был со двора, кричать: «Шнеер, открой, иначе дверь сломаем». Я вскочил и быстро уложил родителей и Мусю на пол, сам с пистолетом в руке выскочил в окно, выходящее на улицу, бросился во двор и услышал, как автоматная очередь ударила во входную дверь. Но пока я перескочил через забор, у двери никого уже не было, а наискосок дверь была пронизана пулями. Двор уходил далее в большой сад нашего соседа Павла Николаевича Рутковского, там и скрылись напавшие или напавший. В темноте в саду никого уже не было видно. Видимо, решили меня просто напугать. Я побежал в гостиницу к солдатам, мне выделили трех бойцов, но поиски оказались бесполезными. Родители, Муся были очень напуганы, плакали, как мог, я их успокаивал. Мусинька стала моей настоящей боевой подругой. Конечно, она и родители очень переживали, когда я уходил на работу, когда вызывали ночью, но такова была жизнь те годы.

В конце апреля 1949 г[ода] меня пригласили на беседу в отдел кадров. Из беседы с начальником отдела Баженовым мне стало ясно, что он проявляет интерес к моим родственникам, проживающим в Америке. Речь шла о мамином брате дяде Муле Гольдберге, который уехал в Америку в 1912 году и жил во Флориде^[1477]. Об этом я писал в соответствующих анкетах при поступлении в училище МВД и при просьбе о разрешении на брак. Плюс к этому обратили внимание на то, что брат моего тестя в 1905 году тоже уехал в Америку из России, о чем, со слов жены, я также указал в спецанкете при подаче заявления о женитьбе. Три года назад мои заграничные родственники не помешали мне поступить в училище и потом бороться с бандитизмом. Теперь все изменилось. Это было время борьбы с космополитизмом^[1478]. Из беседы я понял, что меня подвергают проверке на лояльность. Из вопросов можно было сделать вывод, что будет дано заключение, что мой отец переписывается с родственниками в Америке, что работнику МВД это категорически запрещено. Но кроме того, в беседе Баженов впервые проявил себя ярым антисемитом, заявив мне, что все евреи торговцы, что евреи пролезают в МВД и в армию на руководящие должности и от них избавятся.

<…> 1 сентября 1949 г[ода] я, как обычно, пришел на работу к 9 часам утра. На моем столе лежала записка о том, что я должен немедленно явиться в отдел кадров. Я пришел, и Баженов вручил мне приказ МВД СССР о моем увольнении из органов и лишении офицерского звания с формулировкой: «Уволен из органов МВД с 1.09.1949». Причина увольнения не была указана. Личное оружие надо было сдать немедленно. Там же в отделе кадров Баженов принял от меня пистолет «ТТ», и я снял погоны. Я был раздавлен, чуть не плакал, ушел домой с огромной моральной болью» ^[1479].

Рядом с убийцами. могильщики (из истории нацистских преступлений в Даугавпилсе в 1941 г.)

Вступительная статья, комментарии и публикация А. И. Шнеера (Израиль)

Смена эпохи, политические события и новая власть нередко меняют оценки исторических событий и подходы к их изучению. Наиболее ярко это проявлялось в работе историков бывшего СССР. Лишенные свободы выбора тем для изучения вне рамок коммунистической идеологии и государственного мифотворчества, они не могли заниматься полноценными объективными исследованиями, а должны были подгонять выводы под господствующую идеологию. Потому в архивах похоронены тонны бумаг и различных документов, которых еще не коснулись рука исследователя. Среди прочих были закрыты материалы Чрезвычайной государственной комиссии, занимавшейся расследованием нацистских преступлений. Одной из причин, вероятно, являлось то, что они представляли реальную картину вовсе не братства и взаимопомощи народов, так прекраснодушно описанных в советской литературе, а ненависти и преступлений, творимых не столько немецкими оккупантами, сколько их пособниками из местного населения. Причины пособничества крылись не только во внутренней политике советского режима (политические и национальные репрессии, коллективизация, фактический разгром религиозных структур всех направлений), но и в психологии, нравственности, вернее отсутствии таковой, в морали, вернее, антиморали у тех, кого не хочется называть словом «человек».

Каковы могли быть личные мотивы сотрудничества с нацистами? Многими руководили воинствующее неприятие советской власти и желание мстить, особенно обострившееся после депортаций, проведенных в западных районах Советского Союза 14–15 июня 1941 г. Год правления «советов» разочаровал даже многих из тех, кто в июне 1940 г. встречал Красную Армию цветами. Могли иметь место личные счеты как к частным лицам, так и к представителям советских органов власти. В условиях немецкой оккупации месть, зависть и неприязнь — все слилось воедино. Ощущение национальной исключительности, религиозная неприязнь и нетерпимость к иноверцам и инородцам трансформировались в ненависть к последним. Немецкая оккупация открыла для нееврейского населения новые возможности для реализации материальных и политических амбиций. Некоторыми руководила элементарная алчность: участникам преступлений обещали деньги, иные материальные ценности в виде зарплаты и возможности получить вещи расстрелянных. Возможно, кем-то руководил страх за себя и близких. Другие сотрудничали с советской властью, а теперь активной поддержкой немецкого порядка стремились «искупить» недавнее «заблуждение». Некоторые из этих людей опасались возможных репрессий, вплоть до физического уничтожения самого коллаборациониста и его семьи.