Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г. - [45]

Я не говорю уже о массе таких специалистов, как домашние портные, музыканты, балетмейстеры, доезжачие, живописцы и проч. Все эти бедные люди, искренне воображавшие, что они действительно балетмейстеры, музыканты и живописцы, с наступлением нового порядка очутились в положении раков на мели и кончили или кончат свою жизнь в страшной нужде, перебиваясь чем бог пошлет и заливая горе водкой. Жили люди, что-то работали, награждали их за эту работу, и вдруг — трах! — все перевернулось, и оказалось, что эта работа никому ни на что не нужна и даже ничего, кроме насмешки не вызывает.

— Дармоеды! готовый хлеб ели! Попробуйте-ка сами его себе достать, господа теперь не дадут, — смеются мужики…

«Мы» тоже все знали. «Мы» и на виолончелях играли, и рисовали, и стихи писали, и равнение напра-а-аво знали, и тоже — крах, и оказалось, что все это выеденного яйца не стоит, что любой кочегар обеспечен более большей половины из нас».[223]

К тому же дореформенная дворянская молодежь, покидая поместья и отправляясь на учебу в города, увозила и туда частицу родительского благополучия: «В те годы контингент студентов университета[224]состоял преимущественно из сыновей богатых помещиков и купцов или очень бедных детей разночинцев и духовного звания. /…/ первым была не страшна жизнь вследствие богатства их родителей, /…/ вторые пренебрегали нуждою и бедностью уже потому, что они с пеленок видали ее, свыклись с нею. Как бы на помощь всем этим беднякам всегда приходило в ту пору богатое товарищество. Весьма часто богатый помещик или сын купца, занимая хорошую квартиру в несколько комнат, давал у себя приют двум-трем товарищам-беднякам и таким способом облегчал их нужду. А так как дворянство того времени держало знамя своего достоинства и на достаточной высоте, то общий тон, даваемый им, не мог не влиять на моложежь из бедного сословия, вырабатывая в ней сознание собственного достоинства».[225]

Традиции эти сохранялись и на будущие времена, когда бывший студент или даже просто гимназист оказывался не на службе, а в собственном имении: «До реформы 19 февраля дворянство было и обеспеченнее и устойчивее на местах. Пролетарии из его сословия всегда находили приют в деревнях у скучающих помещиков. Резкая рознь, существовавшая между ними и людьми из крепостного состояния, мешали даже и думать о слиянии с народом. Положение пролетария из высшего сословия было, конечно, унизительно само по себе, как положение шляхты при дворах магнатов[226]. /…/ Наконец, дешевизна жизни, отсутствие спекулятивных тенденций в помещичьей среде давали возможность существовать целым семьям при самых ограниченных средствах. Нельзя не упомянуть также и о том, что сословный дух естественно развивал товарищество, равенство происхождения сглаживало неравенство состояний».[227]

Дух дворянской солидарности порождал и вполне материальные традиции не только дворянского существования, но и всего быта образованных людей. Притом далеко не всегда положение культурного «пролетария» было унизительным: это зависело и от него самого, и от его окружающих.

И.С. Тургенев дал великолепный портрет хама-бездельника, живущего за счет дворянского гостеприимства, нагло оскорбляющего хозяев, пытающегося соблазнять чужих содержанок и невинных девиц и вообще чувствующего себя лучше, чем кто-либо другой. Интеллигентские традиции заставляют усматривать в Базарове из «Отцов и детей» какую-то положительную фигуру. Но он вполне заслуживает того, чтобы более внимательно присмотреться к его стилю жизни. Этого субъекта только воля автора заставила заняться медицинской практикой, а затем и вовсе умереть — никакого иного приложения этой личности писатель придумать еще не смог: в конце 1850-х годов нигилисты уже имелись, но профессиональные революционеры еще не появились!

Говоря о тогдашнем культурном слое, не следует переоценивать его культуру.

Возможность паразитизма за счет крестьянского труда формировала и в этом свой порочный круг: образование не было тогда необходимым условием обеспеченного существования, а ограниченность образования затрудняла его последующее практическое использование. В результате господская культура возвышалась на недосягаемой высоте по сравнению с холопской, но сама по себе господская образованность в весьма малой степени удовлетворяла требованиям, необходимым для профессиональной интеллектуальной деятельности, как, собственно говоря, описывал дело и Терпигорев.

В 1843 году, когда число дворянских семейств заметно превышало, как указывалось, сотню тысяч, суммарная численность гимназистов по всей стране была вовсе не велика: 12794 учеников в 51 одной гимназии (10066 дворян и детей чиновников — не только потомственных дворян, 2500 — из податного сословия, 218 — из духовного звания); дети священников учились в основном в духовных семинариях, нередко стремясь потом освободиться от церковной карьеры и по возможности поступить в университет. В 1853 году в 58 гимназиях состояло всего 15069 детей (12007 дворян и детей чиновников, 2719 — из податных сословий, 343 — духовного звания). Причем было подсчитано, что в ту эпоху гимназию оканчивал лишь каждый восемнадцатый из поступивших в нее.