Трафальгар - [42]

Этот несравненный подвиг – один из наиболее героических эпизодов Трафальгарского сражения – был совершен нашими моряками на разбитом корабле, лишенном всякого управления, с наполовину перебитым экипажем, остатки которого почти полностью утратили боевой дух. И раз уж мы решились на столь рискованное предприятие, нужно было смело идти навстречу любым опасностям. Два английских корабля, тоже сильно потрепанных в бою, вели огонь по «Санта Анне», но ее умело прикрывали «Франциск Ассизский», «Горец» и «Громовержец» – три корабля из числа ушедших 21 октября с Гравиной, которые теперь вернулись, чтобы вызволить из беды товарищей. Эти благородные израненные корабли вступили в новый, беспримерный бой, быть может еще более жестокий, чем предыдущий: ведь свежие раны лишь разжигают ярость в душе бойцов, и они сражаются еще мужественней и самоотверженней, ибо им, как говорится, уже нечего терять.

Страшные картины 21 октября вновь предстали пред моими глазами. Энтузиазм наших моряков был беспредельным, но их оставалось все меньше и меньше, и им приходилось прилагать все – больше усилий. Как жаль, что столь героический подвиг занял в летописях нашей истории всего лишь небольшую страницу, хоть и справедливо, что на фоне великого события, ныне известного под именем Трафальгарского сражения, отдельные героические эпизоды неприметны и даже почти совсем неразличимы, подобно слабым зарницам на озаренном пожаром ночном небе. В эту минуту произошло событие, исторгшее из моих глаз слезы. Нигде не найдя дона Алонсо и крайне опасаясь за его жизнь, я спустился на первую батарею и здесь увидел его. Дон Алонсо сам наводил пушку. Трясущимися руками он выхватил из рук раненого бомбардира запальник и, прищурив свои слезящиеся старческие глаза, напряженно выискивал цель. Когда пушка наконец выстрелила, несчастный старик, дрожа от радости, повернулся ко мне и едва слышным голосом воскликнул:

– Ну, теперь-то Пака не посмеет поднять меня на смех! В Кадис мы вернемся с победой!

Коротко говоря, битва окончилась для нас счастливо. Англичане поняли всю бесполезность битвы за «Санта Анну», которую прикрывали, помимо трех упомянутых мною кораблей, еще два линейных французских корабля и один фрегат, подошедший в самый разгар боя. Мы обрели свободу самым героическим образом, но наш подвиг был омрачен новым несчастьем. «Санта Анну» необходимо было вести в Кадис на буксире – так ее потрепали в бою. Французский фрегат «Фемида» бросил ей канат и повернул на север, но где было такому крохотному кораблику увлечь за собой такую махину, как наша «Санта Анна», которая могла поднять изорванные паруса только на фок-мачте. Освободившие нас корабли «Громовержец», «Горец», «Святой Франциск Ассизский» горели желанием свершить новый подвиг. На всех парусах они пошли вызволять из беды «Сан Хуана» и «Багаму», зорко охраняемых англичанами. Итак, мы остались совсем одни; единственным нашим защитником был фрегат, взявший нас на буксир, подобно мальчишке-поводырю, ведущему за собой слепого великана. Что будет с нами, когда англичане, опомнившись, с новыми силами бросятся за нами в погоню? А между тем Провидение, казалось, сменило гнев на милость: попутный ветер весело подгонял наш буксир, который любовно вел многострадальную «Санта Анну» в Кадис. До порта оставалось всего каких-нибудь пять миль. Какое сказочное счастье! Скоро окончатся все мытарства и беды, скоро мы ступим на твердую землю, и, хотя принесем печальную весть о большом поражении, сердца многих исполнятся радости при виде тех, кого считали безвозвратно погибшими. Наши бесстрашные корабли смогли отбить у неприятеля только одну «Санта Анну», ибо их настигла непогода и они были вынуждены отказаться от преследования англичан, уводивших «Сан Хуана», «Багаму» и «Сан Ильдефонсо». Мы находились уже в четырех милях от желанного берега, когда увидели, что наши корабли прекратили преследование. Ветер стал крепчать, и все на борту «Санта Анны» решили, что, если мы задержимся в открытом море, нам придется худо. Снова непредвиденное несчастье! У самого берега, вблизи порта, когда через несколько минут мы могли быть в полной безопасности, рушились все наши надежды.

Вдобавок ко всему надвигалась зловещая ночь: набухшее от грозовых туч небо словно собиралось обрушиться на море, и эту непроглядную черную завесу то и дело раздирали жуткие молнии. Море, ярясь и пенясь, ходило ходуном и гневно ревело, точно ненасытное прожорливое чудовище, требующее все новых и новых жертв. Остатки самой большой по тем временам эскадры, бросившей вызов двум неприятелям – морю и англичанам, не в силах были противиться разъяренной, подобно языческому божеству, стихии, безжалостной и жестокой как в счастье, так и в несчастье.

Глубокая печаль легла на лица Дона Алонсо и генерала Алавы, который, презрев раны, оставался на своем посту и зорко за всем досматривал. Он приказал «Фемиде» ускорить, насколько возможно, ход, но на фрегате даже не подумали ответить на этот справедливый сигнал обеспокоенного командира; они готовились взять рифы и подтянуть на гитовы паруса, чтобы противостоять бешеному восточному ветру. Я видел всеобщее уныние, и невольно мне в голову закралась мысль о том, с какой легкостью смеется судьба над самыми сбыточными надеждами и как быстро она переносит нас от наивысшей удачи к самому тяжкому несчастью. Но мы находились во власти моря, могущественного властелина человеческой жизни. Стоит посвежеть ветру – и оно уже переменилось; ласковая волна, недавно лениво плескавшаяся о борт корабля, превращается в водяную лавину, которая сотрясает и сокрушает судно; приятный рокот прибоя сменяется грозным хриплым ревом, изрыгающим хулу на хрупкий кораблик, который словно чувствует, как у него из-под киля уходит опора и он катится в черную бездну, чтобы тут же взвиться на гребне огромного вала. Ясный день сменяется зловещей ночью, или, наоборот, после тихой лунной ночи наступает обжигающе знойный день, и тогда природа никнет и теряет все свое очарование.