Трафальгар - [34]

– В деле не принимали участия лишь четыре французских корабля: «Дюге», «Монблан», «Сципион» и «Формидабль».

– Да, но что с Гравиной, что с Гравиной? – настаивал мой хозяин.

– Он ушел на «Принце Астурийском», но за ним снарядили погоню, и неизвестно, достиг ли он Кадиса.

– А «Сан Ильдефонсо»?

– Захвачен в плен.

– А «Санта Анна»?

– Тоже в плену.

– Боже правый! – воскликнул дон Алонсо, с трудом сдерживая гнев. – Даю голову на отсечение, что хоть «Непомусено» не попал в плен!

– Нет, он тоже захвачен.

– О! вы уверены?.. А Чуррука?

– Убит, – скорбно ответил англичанин.

– Убит, убит Чуррука! – в отчаянии восклицал дон Алонсо. – Но хоть «Багама»-то спаслась, хоть «Багама» вернулась невредимой в Кадис?

– Нет, ее тоже захватили.

– Тоже? А что с Галиано? Ведь Галиано – герой и мудрец.

– Вы правы, – мрачно проговорил англичанин, – он тоже убит.

– А что же с «Горцем»? Жив ли капитан Альседо?

– Альседо тоже убит.

Дон Алонсо не в силах был сдержать охватившего его глубокого горя; преклонные годы не позволили ему сохранить необходимое в столь тяжкие минуты присутствие духа, и слезы брызнули у него из глаз, – жалкая дань погибшим товарищам. Однако слезы не унижают достойные и высокие души; они лишь указывают на драгоценный сплав отзывчивости и сильного характера. Дон Алонсо скорбел как истый мужчина, исполнив свой долг моряка. Немного успокоившись и придя в себя, он попытался уязвить англичанина и сказал:

– Но и вам досталось не меньше нашего. У вас тоже крупные потери.

– Особенно тяжела одна, – с глубокой скорбью проговорил англичанин. – Мы потеряли лучшего из наших моряков, храбрейшего из храбрых, подлинного героя, божественного, величайшего адмирала Нельсона.

И, подобно моему хозяину, английский офицер, не скрывая горя, охватил лицо руками и заплакал, безгранично скорбя о своем начальнике, защитнике и друге.

Как я узнал впоследствии, Нельсон, смертельно раненный в самый разгар боя ружейной пулей, пробившей ему грудь и застрявшей в позвоночнике, сказал капитану Гарди: «Все кончено, наконец они добились своего». Нельсон жил еще до самого вечера; он продолжал следить за всеми перипетиями боя, и его полководческий гений не покидал его до самой последней минуты. Испытывая невыносимую боль, он не переставал отдавать приказания, следя за маневрами обеих эскадр, и, когда ему доложили об одержанной победе, воскликнул: «Слава богу, я исполнил свой долг!»

Четверть часа спустя первый моряк нашего века скончался. Да простит мне любезный читатель подобные отступления! Быть может, покажется странным, что мы ничего не знали о судьбе многих кораблей союзной эскадры. Но в этом нет ничего удивительного: ведь наш боевой строй был неимоверно растянут, а англичане вели бой отдельными группами. Их корабли смешались с нашими, а так как разделявшее нас расстояние не превышало кабельтова, то нападавший вражеский корабль скрывал от нашего взора остальную эскадру; вдобавок все вокруг обволакивал густой пороховой дым.

Под вечер все еще среди неумолчного грохота пушек мы различили какие-то призраки кораблей, одни полуразбитые, другие совсем разбитые. Туман, дым, нестерпимый шум в ушах не давали нам возможности и разобрать, чьи это были суда – наши или английские. А когда далекие вспышки освещали часть этой безумной картины, мы видели, что кровавая борьба все еще продолжалась между отдельными группами кораблей; одни из них летели без руля и ветрил, влекомые сильным ветром, других на буксире уводили за собой куда-то к югу вражеские корабли.

Наступила ночь, и еще трагичней стало наше положение. Казалось, после стольких страданий сама природа должна была прийти к нам на выручку, но, напротив, море ревело как безумное, словно небо считало недостаточными наши злоключения. Разыгралась буря, дул крепкий ветер, и огромные водяные валы бросали из стороны в сторону потерявший управление корабль: мы плыли по милости волн. Сильная качка совершенно не позволяла матросам работать, команда была вконец измотана, наше положение ухудшалось с каждым часом. Английский корабль «Принс» пытался взять «Тринидад» на буксир, но все его попытки оказались тщетными, и ему пришлось отвалиться от нас во избежание столкновения, которое могло плачевно окончиться для обоих кораблей.

Между тем я прямо-таки умирал от голода; что касается остальных, то они были поглощены опасностью и не заботились ни о чем другом. Я, стыдясь показаться назойливым, не решался попросить даже кусок хлеба, но тем не менее тщательно обследовал все закоулки в поисках какой-либо пищи. Побуждаемый голодом, я забрался в провиантский склад, и каково же было мое изумление, когда увидел там Марсиаля, жадно пожиравшего все, что попадалось под руку. Старый моряк был легко ранен, и, хотя ядро оторвало ему половину правой ноги, – как, вероятно, помнит читатель, деревянной, – Марсиаль стал лишь сильнее хромать.

– На, возьми, Габриэлито, – крикнул он мне, высыпая в полу моей куртки пригоршню галет, – корабль без провианта не снимается с якоря.

И он, запрокинув голову, с наслаждением осушил бутылку вина. Выбравшись из склада, мы увидели, что там уже побывало немало наших знакомых, склад явно подвергся опустошительному нашествию.