Товарищи офицеры - [9]
Новенькую кожаную папку майора Бархатова взводные, с легкой руки Артаняна, окрестили «атомной». Папка символизировала перестройку штабной работы соответственно требованиям века.
В батальоне ожидали каких-то перемен, а пока, отвечая Климову, капитан Ермаков говорил с кисловатой улыбкой:
— И паровоз когда-то считали чудом, и даже тарантас в свое время был новшеством…
Климов окончил военное училище с дипломом техника радиолинейной аппаратуры, а теперь ему пришлось принять обыкновенный «проволочный» взвод. Железная гора телефонных катушек, едва вместившихся в ротную кладовую, поразила его так, словно он увидел ожившего мамонта.
— Не огорчайтесь! — заверил Климова капитан. — Эти железные старушки еще тянут свое во всех армиях… Когда станете полковником, будете вспоминать о них, как старые конники вспоминают о кавалерийской лошади…
Климов знал: старое оружие можно сдать в музей, но осквернять пренебрежением нельзя. Тем более, что новую технику в Болотинске ожидали не скоро.
— Главное — это люди, — сказал капитан весело. — Запомните, Климов. В первую очередь вы техник человеческих душ. Почти как писатель, а может быть, и больше. Не каждый романист пойдет на смерть, плечом к плечу со своими героями. А взводный со своими солдатами пойдет — и с «положительными» и с «отрицательными».
С усердием новичка Климов втягивался в службу. Он успел запомнить лица своих солдат, и ему казалось, что он узнал их души. Он заучил по списку их имена и фамилии — и думал уже, что знает одинаково их прошлое и будущее. О настоящем он не беспокоился. Когда на занятиях в поле он бежал по лыжне впереди своего взвода или на строевом плацу следил, как маршируют его солдаты, ему казалось, что каждый из этих ребят испытывает такую же радость, такое же удовольствие, как и он сам…
После обеда солдаты спали. И сонные они не были похожи друг на друга, ибо во сне нельзя равняться на правофлангового и нельзя видеть одинаковых, предусмотренных снов. Если кто-нибудь спал, вытянув руки «по швам», так это по собственному желанию, а не по приказу.
Но вот — протяжная команда дежурного: «Ро-та — па-ад-ем!» И сотня лиц похожи одно на другое в мгновенной муке пробуждения.
В разных концах казармы, перебивая друг друга, команду тренированными голосами повторяли сержанты:
— Первое отделение — подъем!
— Вта-арое!..
— Третий взвод — поднимайсь!
Заскрипели железные сетки кроватей, раздался грохот сапог. Дневальные успели открыть форточки, и морозный воздух, клубясь, бил в помещение, разгоняя устоявшееся тепло казармы. Солдаты в белых нательных рубахах, с карабинами и автоматами, строились в проходе между койками.
Лейтенант Климов вышел из ротной канцелярии, где ожидал последние минуты мертвого часа. Солдаты приступили к чистке оружия: стриженые, светлые и черноголовые, смуглые и веснушчато-розовые, они обступили длинный стол, разложив на нем масляные детали разобранных карабинов. Чистили, орудуя шомполами, встряхивая пучками пакли и перешучиваясь меж собой.
— Оружие для осмотра давать командиру взвода! — объявил сержант Крученых. И один за другим стали подходить к лейтенанту его солдаты. Щелкали каблуками и одинаково докладывали:
— Боевой незаряженный. Номер ГэЗэ четырнадцать двадцать девять!..
Лейтенант ловко подхватывал оружие, вынимал затвор, и направляя вверх, на свет лампочки, проверял блеск канала ствола, а потом чистоту других деталей.
— Чистый. Хорош. Чистый. Чистый, — повторял Климов, возвращая солдатам оружие. Они отходили довольные и ставили карабины в длинные шкафы, по традиции веков именуемые пирамидами.
Подошел Абдурахманов — гибкий, жилистый татарин-сибиряк. Глаза, как угли, и веселые: нынче на лыжной вылазке он доказал, что не зря родился и вырос в снежном краю!.. Вслед за Абдурахмановым — чуваш Галанин… Климову невольно вспомнились слова взводного комсорга Гребешкова: «У нас, товарищ лейтенант, настоящий солдатский интернационал: в одном взводе — семь национальностей!.. Вот бы еще англосакса к нам — и тогда б всем взводом по своим деревьям!..»
— Чистый. Чистый. Хорош. Чистый, — повторял Климов. И солдаты были довольны не потому, что близок конец службы — у многих впереди и год, и два — а потому, что в новом взводном они угадывали непридирчивого, доброго малого, с каким всегда служится веселее.
Только сержант Крученых глядел хмуро…
Когда Климов осмотрел все оружие и солдаты ушли в умывальник, сержант снова взял из пирамиды смазанный карабин и подошел с ним к лейтенанту.
— Этот — грязный, — сказал он бесстрастно. — Рядового Абдурахманова. Песок в магазинной коробке.
В неловкое, конфузное для любого командира положение попал ротный Ермаков на следующее утро. Новенький лейтенант Климов объявил выговор одному из лучших солдат роты, а он, ротный Ермаков, даже не успел узнать в чем там дело. Комбат, и тот знал. И, пользуясь случаем, высказал Ермакову свои справедливые сомнения.
— Вот, видите, — сказал майор. — Абдурахманов у вас в отличниках ходил. Красовался на Доске почета и представлен к отпуску… А свежий человек, новичок, увидел вашего отличника совсем с другой стороны…
Ермаков порывался возражать, но комбат заметил, что новичок вполне заслуживает доверия, чего нельзя сказать о целой дюжине отличников, появившихся в роте Ермакова за какие-то полтора месяца.
