Товарищи офицеры - [10]
Великие военачальники всегда ценили человека за находчивый ответ, великие столоначальники — за своевременную справку. Ермаков смог бы поручиться за любого солдата роты, но теперь он был безоружен. Майора Бархатова он считал столоначальником. А что думал он о новичке, которого похвалил столоначальник?
…Капитан увидел Климова возле казармы. Придирчивым взглядом лейтенант оглядывал шеренги своих солдат, стоявших на лыжах, увешанных оружием и катушками и готовых к выходу в поле. Лейтенант тоже стоял на лыжах, и хотя он не двигался, Ермаков угадывал, как легко сорвется он с места и пойдет размашисто по лыжне впереди своего взвода. Впереди… Не оглядываясь… Уверенный, что за ним идут…
Ермаков на полминуты отозвал Климова в сторону. Сказал сухо:
— Вас похвалил комбат… Впредь о наложенных взысканиях потрудитесь докладывать мне…
— Слушаюсь. — Голос лейтенанта дрогнул. И капитан не стал расспрашивать, что там случилось с Абдурахмановым. Важно было узнать, что майору Бархатову больше не придется незаслуженно хвалить новенького лейтенанта…
Капитан Ермаков без особого труда смог бы представить все, что случилось накануне…
В сущности, дело пустяковое: ведь не ржавчина, а просто песчинки. И не в канале ствола, а на щеке магазина. Но рядом с Климовым стоял сержант Крученых.
— Подвел землячок-то! — вздохнул сержант с притворным равнодушием. — Разбаловался. Думает, если в сборной дивизии по лыжам, так и технику боевую чистить не надо…
Наверное, сержант ухмыльнулся. Он видел, как вздрогнули губы и чуть-чуть побледнело лицо взводного. «То-то! С солдатом ухо востро держи!..» Красивого лейтенанта подвели на первом шагу.
Оплошавшего солдата вызвали в канцелярию. Тонкий, словно девушка, — не скажешь, что первый лыжник, — он застыл на пороге.
— Виноват, недоглядел, — ответил он лейтенанту и улыбнулся. Абдурахманов всегда улыбается, и за это много раз получал замечания. Из-за своей улыбки он долго не мог попасть в отличники, хотя стрелял, бегал, налаживал связь быстрее и лучше многих…
Неужели и Климова тоже разозлила улыбка?
Нет, в первое мгновение лейтенант тоже хотел улыбнуться. А потом он вспомнил множество примеров из книг, когда в подобных случаях мужественные военачальники побеждали свои чувства…
Он объявил солдату выговор.
Может быть, и после этого сержант Крученых сумел обескуражить взводного:
— Выговор! Это слово, я считаю, в устав для приличия, для полного комплекта записали. Оно больше для гражданки годится!..
Будто бы все осталось на своих местах. Лишь само применение такого наказания как выговор кое-кого удивило.
— Мы привыкли «рябчиков» лопать! — смеялись солдаты на перекуре. И Климов, слышавший эти шутки, не мог понять, считают ли его строгим начальником или просто чудаком.
Рядовой Абдурахманов не смеялся. Капитан Ермаков был подчеркнуто спокоен. Майор Бархатов, встретив лейтенанта, сказал:
— Хорошо!.. Молодому начальнику трудно бывает определить свои взаимоотношения с подчиненными. Ему и добрым хочется быть, и этаким педантом, службистом. А выручает — знаете что? — первое взыскание. Да-да, выговор или арест, все равно. Все видят, что начальник есть начальник!..
Климов просто не успел понять майора. А на перекуре снова услышал, как сержант Крученых корил земляка:
— А еще чемпион! А еще в сборную записали! А службу исполняете, как очень обыкновенный рядовой!..
Крученых и сам когда-то состоял в сборной, пока не уступил места земляку — жилистому новобранцу Абдурахманову, который обошел своего помкомвзвода в гонке патрулей. Климов понемногу понял придирчивую ревность сержанта — скрепя сердце помкомвзвод отпускал Абдурахманова на очередные тренировки.
Ведь там, на дистанции, благодать! Вольное небо и снег! И никаких тебе командиров!.. Знай, отталкивайся палками и пыхти во всю грудь, как тот паровоз!.. А потом положен отдых и усиленный ужин — чем тебе не курорт?
ГЛАВА ПЯТАЯ
Трудно начинался 1954 год в Болотинском гарнизоне. Уже второго января, на вторую новогоднюю ночь, два полка — механизированный и артиллерийский — были подняты по учебной тревоге. А там пошло — поднимать всех по очереди, а то и всех вместе. Полки выходили в поле, и всегда штабу дивизии требовалась связь с ними, и поэтому солдаты майора Бархатова поднимались чаще других.
Было в эту зиму единственное спокойное местечко в батальоне связи — батальонная канцелярия — и единственный человек, не знавший треволнений, — батальонный писарь Крынкин. Впрочем, спокойствие канцелярской службы было относительным, и все зависело от того, как наладить работу. Крынкин, осенью получивший ефрейторские лычки на погоны, имел свои заслуги перед батальоном и лично перед майором Бархатовым.
С легкой руки писаря исчезла из обихода приставка «и. о.», и майора все в батальоне стали называть просто комбат, хотя в должности его пока не утвердили. И странно — почему не утвердили? Прежний комбат подполковник Докшин был куда проще майора — а утвержден. Старик любил одно — быстроту. Бывало у некоторых он спрашивал: «И как это можно двигаться медленно? Ведь это удовольствие — двигаться быстро». Докшина и любили, и побаивались, но раскусили старика: на его глазах двигались только бегом, но зато, к примеру, документация в ротах была подзапущена.
