Товарищи китайские бойцы - [53]

Последовала команда по-русски и по-китайски.

Выполняя приказание, бойцы стали сбрасывать с себя гимнастерки и складывать их возле двенадцати смельчаков — русских и китайских. Скоро на земле лежала солидная куча видавшей виды, пропотевшей солдатской одежды. Сыны Сунжи и Сунгари стали не спеша натягивать ее на себя… Вот напялена четвертая гимнастерка… пятая… Ребята разминаются, пробуют раскинуть руки в стороны… Нет, шестую гимнастерку, пожалуй, надевать не следует, будет связывать движения…

После гимнастерок пришла очередь заняться сапогами. Поверх сапог они обмотали ноги несколькими слоями мешковины.

Бойцы напоминали водолазов перед спуском под воду. Не хватало только скафандров.

Но и скафандры не были забыты. Каждый намотал на голову одно полотенце, потом другое. Головы стали похожи на большие белые шары, — только для глаз оставались узкие щели.

Командир приказал размотать шланг от раздобытого где-то ручного пожарного насоса. Когда насос был пущен в ход, двенадцать смельчаков по очереди встали под прохладную струю колодезной воды, а затем спустились к охваченной пламенем реке. Здесь, орудуя баграми, они гнали горящие бревна вниз по течению.

Нестерпимо жаркое пламя обжигало лица даже под многими слоями мокрых полотенец, пули свистели над головой и падали рядом на воду, но бойцы не покидали своих мест, не давали пылающим бревнам скапливаться под мостом.

От влажной одежды валил пар. Она высыхала почти мгновенно; ступни ног ощущали через сапоги и толстую мешковину жар раскаленной земли.

Когда терпеть становилось невмоготу, то один, то другой защитник моста взбирался наверх и подставлял себя под струю из брандспойта. Потом снова спускался вниз.

Белоказакам не удалось превратить реку под мостом в громадный костер. Китайские добровольцы и грозненские рабочие не отступили от берега ни на шаг.

— Мост был спасен объединенными усилиями, — подчеркнул Кучин, когда мы втроем осматривали Беликовский мост. Сунжа спокойно катила под ним свои воды.

* * *

Грозненские товарищи познакомили нас с Василием Евменовичем Михайликом, бывшим командиром красногвардейского отряда нефтяников, с Иваном Григорьевичем Василенко — некогда начальником пулеметной команды бронепоезда «Борец за власть и свободу трудового народа», с Ильей Васильевичем Гречкиным — в прошлом отважным артиллеристом-наводчиком, Они немало интересного рассказали нам о китайских добровольцах. Но все их рассказы носили обезличенный характер.

Если в Орджоникидзе удалось установить имена многих китайцев красноармейцев, то в Грозном было иначе. Сообщая о подвигах, совершенных китайскими бойцами в дни осады, грозненцы говорили так: «китайский командир», «китаец разведчик», «китаец пулеметчик»…

Ни фамилий, ни имен…

Неизвестное недолго оставалось неизвестным. В ноябре 1957 года, когда состоялась наша встреча с «солдатом Ленина» Ли Фу-цином, мы познакомились также с другим китайским ветераном Цзи Шоу-шанем. Его имя упоминалось в очерке А. Смердова, опубликованном в «Литературной газете». Там излагалась волнующая история о «русской маме», жительнице Грозного Артеминой, которой Цзи обязан жизнью.

Дело было в начале 1919 года. Цзи отлеживался после тифа в грозненском госпитале, когда в город ворвались белые. Ночью полураздетых больных красноармейцев погнали на городское кладбище и учинили над ними расправу. Цзи спасло то, что он потерял от слабости сознание и каратели приняли его за мертвого.

На рассвете боец очнулся, выбрался из груды мертвых тел и, собрав последние силы, ползком добрался до заселенной рабочими заречной части города, Там он свалился возле какого-то дома.

Потом, набравшись духу, постучал в окно. Цзи понимал, что рискует выдать себя с головой, но другого выхода не было. Без посторонней помощи ему все равно не спастись.

На стук выглянула пожилая женщина.

— Кто там? — спросила она.

— Я — своя, — прошептал Цзи на ломаном русском языке. — Китайца красноармейца…

Женщина больше ни о чем не расспрашивала. Она втащила Цзи в дом, стянула с него мокрое тряпье, обмыла, перевязала раны, смазала ссадины от побоев каким-то домашним снадобьем, напоила горячим молоком, уложила на печь, укрыла теплым одеялом. Цзи впал в забытье, стонал, бредил, порывался бежать. Женщина всю ночь не смыкала глаз.

Цзи прожил в гостеприимном доме неделю. Когда кто-нибудь из соседок заходил, он забивался в темный угол печи и старался ничем не выдать себя. Свою спасительницу он называл мама, а та его — сынок. Она рассказывала ему о своих сыновьях. Те тоже служили в Красной Армии, все трое — коммунисты…

— Наш дом на примете, — говорила она. — Да слава богу, тиф помогает… Дочки у меня во флигеле после тифа отлеживаются. Вот белые и не лезут.

Как ни боялись белые тифозной заразы, но долго держать в городе, да еще в доме, который на примете, китайского бойца было рискованно. Когда Цзи, отлежавшись, немного окреп и встал на ноги, «русская мама» нашла надежных людей и с их помощью переправила его в ближний чеченский аул Гойты[13], а там добрые люди помогли красноармейцу пробраться в горы, к партизанам.

Много воды утекло с тех пор, и вот мы сидим с Цзи Шоу-шанем в большом нарядном зале, и он рассказывает нам о прошлом, о стодневных боях, участником которых был.