Товарищи китайские бойцы - [28]

— Слушай, друг, верно говоришь, — сказал Батырбек. — Сам вижу: плохой ты, совсем плохой, на ногах не держишься. Здесь останешься — голодно, пропадешь. На Дальний Восток поедешь — далеко очень, тоже пропадешь.

— Должно быть, пропаду, — покорно согласился Ли.

— Зачем пропадать? Не надо пропадать! — бурно заспорил Батырбек. — Пока у человека товарищ есть, человек никогда не пропадет. А мы один хлеб ели, на одном морозе мерзли, от одних княжеских холуев неприятности имели. Значит — товарищи, значит — помогать друг другу должны. Как думаешь?

Ли в знак согласия часто закивал головой.

— Правильно думаешь, друг. — Батырбек поощрительно хлопнул Ли по плечу. — Мы так сделаем: я тоже домой еду, вместе поедем. Я во Владикавказ и ты во Владикавказ. Владикавказ, знаешь, какой город… Никто не стреляет, никто не воюет, никто ни в каких очередях не стоит. Там тепла сколько хочешь, фруктов много, баранина копейки стоит. Два раза в день шашлыки будешь есть, через неделю сильным станешь. Поправишься — отправляйся куда хочешь. От нас море близко, морем до Китая доберешься.

Решили не шашлыки, решила возможность не быть одному. Ослабевшего Ли пугала мысль двинуться в далекий путь, не имея рядом никого, на чью поддержку можно было бы рассчитывать. Да и перспектива добраться до родины морем казалась достаточно реальной.

Ли Чен-тун поехал с Батырбеком. Неподалеку от Владикавказа к ним присоединился еще один китаец. Звали его Ли Сан-тин, был он из той же Мукденской провинции, что и Ли Чен-тун, ехал с юга, где работал на строительстве Черноморской железной дороги.

Стали друзьями Батырбека два Ли. Одного он, чтобы не запутаться, называл Ли старший, другого, нового, который был помоложе, — Ли младший.

Ли младший бойко говорил по-русски, умел читать, разбирался в политике лучше своего сородича и лучше Батырбека.

10. У речки Камбелеевки

ладикавказ оказался именно таким, каким его описывал Батырбек — гостеприимным, щедрым на ясное небо и обильное солнце. Что же касается спокойной жизни без стрельбы, то тут ее тогда было не больше, чем всюду в стране. Пожалуй, даже меньше… Очень уж сложно все складывалось в крае, где что ни селение, то новое племя: русские, осетины, чеченцы, ингуши, кабардинцы, балкарцы. Каждый день, возвращаясь из города с ворохом новостей, Батырбек начинал растолковывать Ли Чен-туну, который поселился у своего друга, почему правы осетины, а не ингуши, почему казаки не дают спуску чеченцам, чеченцы постреливают в казаков, а те, живя рядом с иногородними, враждуют с ними.

Ли старший честно пытался разобраться во всей этой невообразимой путанице, но не мог и упрямо твердил свое:

— Когда бедный осетин, — говорил он, — идет против богатого осетина, я понимаю, это — революция. А когда бедный осетин идет против бедного ингуша, я не понимаю, это не революция.

— А, не о том толкуешь! — горячился Батырбек. — Ты, наверно, сто лет проживешь и не поймешь, что такое осетин, что такое ингуш, что такое балкарец. Большая разница есть!..

Ли виновато молчал. Разницы он не видел.

Но Ли напрасно чувствовал себя виноватым. В споре с Батырбеком был, оказывается, прав он, а не его приятель.

Поддержал Ли не кто иной, как Сергей Миронович Киров. Благодаря Кирову Ли, собственно, и вернулся на тот правильный путь, от которого он отклонился после болезни.

Это было в марте 1918 года. На Тереке становилось все беспокойней. Вражда между осетинами и ингушами, углубляясь, перерастала в настоящую войну.

Особенно невыносимой стала жизнь в двух ближних к Владикавказу селах — ингушском Базоркино и осетинском Ольгинское. Села-соседи, которых разделяли только сады и речка Камбелеевка, превратились в два враждующих между собой лагеря, ощетинились друг на друга пулеметами. Люди словно опьянели от жажды крови, от слепой вражды. К речке по воду нельзя было выйти, не рискуя попасть под чью-то пулю.

Однажды возбужденный Батырбек прибежал домой, застал там мирно беседовавших между собой обоих Ли и закричал им:

— Идемте в Ольгинское, туда, говорят, Киров собирается. С ним несколько делегатов областного съезда Советов. Хотят помирить осетин с ингушами. Только ничьего у них не выйдет.

Китайцы слышали, что Киров — один из главных большевиков в городе, но больше о нем ничего не знали.

В Ольгинское пошли Батырбек и Ли младший. Старший, все еще не оправившийся от болезни, остался дома.

Настроение в Ольгинском, куда приятели добрались на попутной повозке, было выжидающее. Таясь за земляными укрытиями, люди посматривали в сторону Базоркино и время от времени открывали стрельбу, оповещая тем самым, что спуску никто давать не собирается. А базоркинцы, окружившие себя, как и ольгинцы, окопами и брустверами, тоже притаились, тоже выжидающе посматривали, тоже стреляли.

Прошло некоторое время, и Ли, выглядывая из-за укрытия, увидел, что на «ничейной» территории, на той самой неширокой полосе земли, которая залегла между селениями и обстреливалась с двух сторон, появилась группа людей. Впереди шел коренастый, среднего роста человек с открытой головой. В руках он держал фуражку.

— Вон — Киров, — сказал Батырбек.