Товарищ ребёнок и взрослые люди - [38]

— Мы с Лийли договорились, что начинаем по очереди ездить к вам — помогать, — сообщила тётя. — Но, я вижу, этого будет недостаточно — тебе нужна приходящая домработница или няня.

В нынешние времена полно таких старух, которые ни пенсии и ничего другого не имеют, надо только посмотреть вокруг.

— Какой смысл на такое короткое время искать няню? — сомневался тата. — Адвокат сказал, что приехавший из Москвы русский следователь не нашёл никакой вины Хельмес, может, её завтра или послезавтра отпустят домой.

— Вчера он сказал совсем другое: этот следователь Александров, или Алексеев, уехал обратно в Россию, и дело опять у Варика, а из пасти этого шакала вырваться трудно… Не знаю, и откуда только такие мерзавцы берутся. Сам — эстонец, а такой комми, что хуже, чем все русские вместе взятые. Сможет ли адвокат Левин вправить Варику мозги, сказать не берусь. Хотя он и очень молодой, этот адвокат, но ведь еврей, и говорят, очень умный и смекалистый, с понятием… — говорила тётя Анне. — Что у Хельмес нет никакой вины, это он понял мгновенно, но сказал, что теперь, если попадёшь в Батарейную тюрьму, так просто не выпустят, меньше пяти лет не дадут…

— Как — пять лет ни за что? — испугался тата. — Это абсурд! Ты сама подумай, двадцатый век — это не времена инквизиции, когда самых умных людей отправляли на костёр как ведьм и колдунов!

— Пять лет — это ещё самая маленькая такса, в большинстве случаев дают и десять, а то и двадцать пять плюс пять!

— Ах, иди ты коту под хвост с такими разговорами! Это курам на смех!

— Ах, курам на смех! — разгорячилась тётя Анне и бросила нож и вилку на тарелку с жарким. — Я работаю среди женщин и жизнь знаю! Я и раньше бывала права, вспомни! Вспомни, как в сороковом году летом ты и Лийли не верили, что теперь мы под русскими. На площади Свободы собралось много людей с красными флагами и лозунгами, и когда я у одной размахивающей кроваво-красным платком женщины спросила, что здесь происходит, она ни слова не поняла, оскалила зубы и спросила: «Чего-чего?». Потом сказали, что ЭСТОНСКИЙ трудовой народ хотел объединиться с Россией. Этих объединителей привезли с другого берега Чудского озера, ясное дело! Возле Палдиски уже были большие русские военные базы, а вы с Лийли со мной спорили, что ничего случиться не может, что русские заключили с немцами договор о ненападении. Во время того большого красного митинга Лийли ещё и прошлась перед русскими мужиками возле горки Харью несколько раз туда и обратно, и её белокурые волосы эстонской девушки развевались на ветру. Но с дурочки какой спрос! Она думала, что русские снимают на площади Свободы какое-то кино — хотела тоже в фильм попасть! Лийли всю жизнь была большой задавакой и привыкла, что её считают красавицей! Это ещё божеское счастье, что один знакомый, Отто, увидел её и увёл из-под дула пулемёта — ну сам подумай, человек не видит разницы между киноаппаратом и пулемётом! Бот это было курам на смех, а не то, что я сказала!

— Ну да. Никто и предположить не мог, что дело обернётся таким сумасшествием… — грустно сказал тата, кивнув головой.

— И придумали термин — договор о ненападении! — продолжала сердиться тётя. — Этим договором было в самый раз подтереться, это я тебе сразу сказала. А сам образованный — ты был у дворца в Кадриорге и слышал, как Пяте сказал, что это не эстонский народ! Мог бы догадаться, что если комми схватили Эстонию своими когтями, они нас больше не выпустят!

— Ну да, пожалуй, Варес-Барбарус был очень наивным человеком — поэт! Ему в Москве показали майский парад: девочки в белых блузках маршировали по Красный площади и пели о большой свободе и равноправии — и он дал себя обмануть, — усмехнулся тата.

— Это ты теперь говоришь. Сам тоже был наивным: если бы я сразу не отвела тебя в магазин и не заставила купить отрез на костюм, ходил бы теперь с голой задницей! Ты не верил, что там, где прошли коммунисты, остаётся голая земля — как корова языком слизнула! — врезала ему тётя.

— Ну, хорошо, хорошо! — сказал тата устало и обратился ко мне:

— А тетеревиное жаркое-то у Анне вкусное получилось?

— Мх-мх, только не ссорьтесь больше, ладно!

Тётя Анне с перепуганным видом открыла рот, но оттуда довольно долго не вылетало ни слова.

— Господи, боже мой! — наконец воскликнула она. — Я болтаю и болтаю такие антигосударственные речи, а тут ребёнок!

— Да, из-за трёпа немало людей пострадало! — усмехнулся тата.

— Господи, но ведь ребёнок, наверное, и не понимает о чём речь? — забеспокоилась тётя Анне и взглянула на мою тарелку.

— Смотри-ка, у тебя и еда почти не тронута. Слушала, о чём мы говорили?

До чего с взрослыми трудно! Иной раз только сосредоточишься на рисовании или на каком-нибудь другом важном занятии и не заметишь, что тебе, между прочим, велели вытереть нос или запретили совать карандаш в рот, — сразу начинается крик, мол, что это за ребёнок, который не слушает, что говорят взрослые. А вот когда сидишь с взрослыми нос к носу за столом и делать тебе особенно нечего, кроме как слушать, тогда должна как легавая собака опустить уши, чтобы ни словечка не слышать, о чём говорят другие!