Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя - [35]

она никогда ничего не говорила Татьяне о мясе; напротив, в более поздних показаниях [100] Ксения сообщила, что, когда она принесла хлеб Сергею и Даниле, запертым в сарае, Татьяна завопила: «Куда ты этим бандитам несешь хлеб, ступай вот унеси мяса», — на что Ксения ответила: «Кто это мясо наделал, тот и пускай его есть» [102об, 103].

Слухи собирались с разными целями. Разумеется, следователи хотели получить компрометирующий материал на лиц, которых они подозревали в убийстве. Сюда относятся злобные высказывания вроде издевательской фразы Ксении насчет мяса или слов Мезюхина, который, по утверждению Сергея Морозова, якобы сказал: «Етак ребят надо убить» [41 об.]. Но к делу также подшивалась информация о классовой принадлежности и политических взглядах участников происшествия. Так, например, 12 сентября Иосиф Прокопович вспомнил свой разговор со Степанидой Книгой: «…и когда трупы Морозовых привезли к избе-читальне и я говорил жалея ребят что дали бы мне винтовку и я бы полдеревни выбрал и расщелкал и эти слова услыхала Книга Степанида и говорит если тебе кажется мало то можно еще добавить таких так нежалко, это слышали женщины, но они отказались, что неслыхали, и еще слышал Варыгин Прохор. У Книги Степаниды муж Книга Устин Федорович занимается агитацией, что вот всех раскулаченых востановят, и из колоний спец-переселенцев пропустят домой, а в эти дома поселят наших бедняков, к нему ходят спецпереселенцы и даже живут унего которых он кормит своим хлебом и ержал вместе работницу кулачку из Троицкой колонии девку, т-е женщину лет 35» [37— 37об.]. Рассказ Прокоповича рисует полную картину антисоветских настроений семейства Книги, члены которой не только ехидно отзывались о коллективизации, но и водили дружбу (а на самом деле намекалось на более интимные отношения) со спецпоселенцами.

В этом конкретном случае наговор ни к чему не привел — власти не стали ни арестовывать, ни допрашивать никого из членов семьи Книги и не предприняли попыток приписать им участие в убийстве, однако в других случаях результаты оказались более серьезными[87]. Например, интерес к Кулуканову и Силину, по-видимому, был вызван не столько их материальным положением (в официальной «справке об имущественном положении» жителей Тавдинского района, представленной следствию герасимовским сельсоветом, Кулуканов значился кулаком, а Силин — нет)[88], сколько мнениями о них местных жителей. Главную роль здесь сыграла характеристика, написанная Денисом Потупчиком 12 сентября; в ней утверждалось, что Кулуканов вел «кулацкое хозяйство» с 1921 года и использовал наемный труд до 1931-го. Основным источником этих сведений был сам Денис Потупчик, который «работал за хлеб» у Кулуканова в 1922 году [44]. В свою очередь, Силин тоже обвинялся в использовании наемного труда и спекуляции скотом [44об.]. Дополнительным компрометирующим его обстоятельством (о нем сообщил Ефим Галызов) послужило то, что он продал телегу картошки спецпоселенцам [34об.].

Если в доме Сергея Морозова искали окровавленную одежду, то обыск у Арсения Кулуканова преследовал другую цель: найти собственность, утаенную от конфискации во время раскулачивания. 12 сентября 1932 года Титов, в сопровождении осодмильца Карпа Юдова и Иосифа Прокоповича, пришел к Кулуканову и обнаружил спрятанные у него кузов и оглобли от телеги; колеса же нашли зарытыми в огороде у Силина [47]. Этот факт послужил доказательством злонамеренного сговора между Силиным и Кулукановым. Телега потом еще не раз фигурировала в материалах следствия.

Следователи стремились получить от свидетелей конкретные данные, пригодные для доказательства прямой или опосредованной связи между обвиняемыми и кулаками. Их методы напоминают действия испанских инквизиторов, которые собирали по соседям сведения о семьях, где не ели свинину и не зажигали свет по субботам, чтобы выявить скрытых евреев и мусульман. Точно так же рассказы соседей, подглядевших, как на соседнем огороде зарывают колеса, использовались, чтобы обнаружить уклонистов от праведного принципа общественной собственности.

ОГПУ решало таким способом еще и другую задачу. Оно осуществляло своего рода связь с общественностью, и беседы с населением (а Вы кого считаете кулаком?) зачастую становились самоцелью. Важно было не столько осуществить правосудие, сколько продемонстрировать, что оно осуществляется. Соответственно, обращение к общественному мнению как таковое приобрело основополагающее значение. Сбор сплетен вполне укладывался в эту логику. Сначала они просачивались в протоколы свидетельских показаний случайно, скорее как признак социальной близости обеих сторон и доверительных отношений между официальными лицами низшего звена и осведомителями. Однако на более позднем этапе подключившиеся к делу высокопоставленные сотрудники следственных органов собирали сплетни вполне систематически. Так, оперинспектор Федченко внес в протокол заявление некоего Григория Мацука[89], утверждавшего, что, по словам его жены, кто-то из соседей видел Ксению и Сергея Морозовых вместе 3 сентября в лесу[90] [164]. Федченко зафиксировал также показания другого жителя деревни, что «общественность» Герасимова считает Ефима Шатракова непричастным к убийству и что обвинение Шатракова, по мнению жителей деревни, основано исключительно на его вражде с Павликом Морозовым [162об.]. Резолюция Съезда крестьянской бедноты, перечень кулаков, составленный сельсоветом, и субъективное мнение доверенного лица имели почти одинаковый вес. Образцы всех этих «жанров» использовались в качестве полноценных свидетельств и находили свое место в материалах дела [58— 60, 44— 46, 162об.].