Товарищ милиция - [27]

И вот Локотов вновь пожаловал на Урал, в третий раз, теперь уже с «уполномоченным» Разгоновым. Возможно, он считал это для себя более удобным: отвечает за все Разгонов, денег собрано много. Локотов только договорится с Шольманом, поможет передать взятку от Разгонова, а за помощь Разгонову получит от него хорошие деньги. И, разумеется, кутить будут вместе!

Все шло в этот раз как по маслу. Количество купленных пил и запасных частей к ним превзошло ожидания, хотя взятки Шольману были неслыханно крупны. Кутежи в «Прикамье» приобретали купеческий размах: музыка по заказу, хорошеньким девушкам — шампанское и шоколад, кольца, сапожки и шкурки. Разгонов не жалел денег.

«Как же это получается? — думал тогда Валентин Яковлевич. — Один проходит через тяжкие испытания и закаляется. Тяжести у другого куда обозримее, возможности преодолеть их, добиться своего, найти свою дорогу куда шире, а человек начинает петлять… Вот и Разгонов… Жизнь не слишком баловала его. Мать умерла рано, отец погиб на фронте. Жил парнишка у родственников. Не было рядом человека, который поддержал бы, направил. Учиться долго не стал. Начал пить и скитаться с места на место. Друзья попадались нестойкие, частенько отъявленные дельцы. А Разгонов и сам нетверд, неустойчив и, видимо, легко поддается уговору и соблазну. И вот к чему приводит соблазн. А жаль… Тридцать два года, и человек неглупый, небезынтересный…»

А нужно ли вообще познавать оступившегося человека, его характер, психику — саму суть? Бесспорно нужно. Контакт с подследственным необходим: не разобрался в человеке, упустил, казалось бы, мелочи в его преступном деле, недодумал чего-то — и вывод окажется неверным, и судьба человека покалеченной.

Проникать в глубь поступков, мыслей человека, в его душу помогает, как ни странно, литература. Без книги, без чтения Валентин Яковлевич не представляет себе ни жизни, ни работы. Иногда ему и самому кажется, что в труде его есть нечто схожее с трудом писателя… Разве не те же здесь раздумья, бессонные ночи, поиски, сомнения, не та же идет борьба за правду?

Многим должен обладать следователь. Конечно, нужны юридическое образование, профессиональная подготовка.

Но и идейная убежденность, непримиримость к пережиткам прошлого, высокая нравственность, гибкость мышления, интуиция… И любовь к своему делу. Все это и опыт, который приходит с годами, помогает глубокому проникновению в существо происшедшего, разгадыванию многих психологических головоломок.

Так ясно, словно вчера это было, вспомнил Валентин Яковлевич разговор с Разгоновым. Грубость, надменность, нежелание отвечать…

Коневских уже знал: не хочет признать себя виновным, хотя все подтверждает преступность его занятий.

— Отложим разговор на несколько дней? А вы подумайте. И не забудьте: чистосердечное признание вины облегчит вашу участь.

На третий день Валентину Яковлевичу сообщили, что подследственный просит следователя прийти «на собеседование». Так завязалась цепь новых допросов, уговоров не упорствовать, признаться — собственно говоря, то была обычная воспитательная работа, без которой, как знал это Валентин Яковлевич, немыслимо успешное ведение следствия.

Локотов был человеком совсем иного склада: под тяжестью улик и признаний «друзей» он не отказывался от фактов, но ответственность за них неизменно переносил то на Разгонова, то на Шольмана или Грустинского. Шольман же после первых угроз («Меня знает тот-то!.. Мою полезную для завода работу подтвердит такой-то!..») почти и не сопротивлялся: быть может, опасался, как бы не вскрылись еще какие-нибудь махинации. А жена его, заступаясь за мужа, дабы смягчить вину или, может быть, разжалобить следователя, ссылалась на «материальные трудности»: «Ему очень нужны были деньги. Понимаете, на дачу. И потом — на покупку автомашины…» И только Грустинский был подавлен раскрытием дел, которые он считал уже позабытыми. Была в его жизни горькая черта: Грустинский любил красивую и жадную до денег женщину. Это, возможно, стало и одной из причин его участия в спекуляции. Теперь Грустинский понимал, что он потерял свободу, потерял любимую.

«Может быть, этот еще одумается, отбудет наказание и выправится? — думал тогда Валентин Яковлевич, глядя на удрученное лицо арестованного. — А те трое? Шольман и Локотов — стяжатели. Сообразительные и неглупые люди, и тем наиболее опасные для общества. Хорошо, что они на время обезврежены. А потом? Трудно пока думать о внутренней, духовной их перестройке… А Разгонов? — И вновь вспоминаются Валентину Яковлевичу бессчетные часы бесед, в течение которых стремился он натолкнуть этого непутевого человека на мысль о том, что так жить, как живет Разгонов, нельзя. — Трудно поверить, что исправится. Нетверд. С кем встретится, выйдя на волю? Куда, в какую сторону понесут его шальные ветры?»

Горечь остается от раздумий. Но Коневских ни в чем не может упрекнуть себя. Под давлением неоспоримых доказательств подсудимые признали свою вину. Следствие было проведено тщательно, человечно; узлы распутаны добросовестно и умело. Все учтено, все принято во внимание.

Дело Локотова и компании прошло не без последствий. Умно поступило управление, предложив строгую проверку людей на ответственных должностях завода, отпуск пил лишь по разнарядкам министерства, внезапные ревизии на заводе…