Товарищ комбат - [9]

Георгий повернулся и удрученно зашагал к своему эшелону. Вдруг издалека донесся знакомый, такой родной и милый голос:

— Сынок! Сынок!

Губкин резко обернулся и увидел спешившую к нему мать. И будто крылья выросли у него и метнули навстречу матери. Евдокия Тимофеевна, глотая слезы, торопливо говорила:

— Вторые сутки здесь, уж думала, пропустила. Ася только утром уехала, из-за грудного ребенка не могла больше ждать. Вот горе-то какое, сынок! И проститься по-людски война проклятая не дает! Ты напиши ей письмо с дороги. Твое слово ей очень дорого.

— Я понимаю, мама, — сказал Георгий. — Асе сейчас очень тяжело… Мне до слез обидно, что не пришлось повидаться с детьми. Поцелуй их за меня, почаще наведывайся к ним…

— Асе удалось с августа устроить их в ясли, — сообщила приятную новость мать.

— А почему отец не приехал? — спросил Георгий. — Я ждал вас всех, надеялся, что и Михаил здесь будет.

— Ни отцу, ни Михаилу отлучиться нельзя. Отец работает с рассвета до поздней ночи. Как придет домой, так пластом валится, устает очень. Михаил теперь председатель колхоза, забот у него много. В колхозе одни бабы да старики, лошадей нет, какие были трактора да машины — все на фронт отправили. А пахать, сеять, убирать урожай надо. Людей нехватка, вот и крутится Михаил день-деньской в заботах и хлопотах. В мае — июне почему-то похоронок много стало приходить, и не только в нашу Семидомку, а и в другие села. Бабы почтаря бояться стали хуже лешего. Как появится, знай — беда пришла.

— Бои тяжелые идут на юге, — сказал Георгий и спохватился: не нужно было это говорить матери. Словно подслушав его мысли, та залилась слезами:

— Значит, везут вас в самое пекло?! Может, я тебя в последний раз вижу. Васеньку забрала война, не дай бог, тебя теперь…

У Георгия защипало глаза. Чтобы скрыть свою слабость, он низко нагнул голову, не знал, как утешить мать. Да и можно ли было ее утешить?

— Перестань, не надо раньше времени слезы лить, — сказал он глухо. — Ты лучше расскажи, как живут сестры, как устроилась Алевтина.

— И то правда, сынок, слезами горю не поможешь. Только сердце материнское так устроено, что не может оно без слез пережить ни радость, ни беду… Сестры тебе кланяются. Алевтина просила передать отдельно свой поклон. К Гале так привыкла, признает ее за родную и очень боится, что отыщутся родители и заберут девочку. По правде говоря, в себя Алевтина вряд ли придет. Прошло больше года, а она до сих пор заговаривается, послушаешь — волосы дыбом становятся. Васенька-то, наверное, в плен попал, — на глаза Евдокии Тимофеевны снова набежали слезы.

— Нет, мама, Василий не из таких! — твердо сказал Георгий. — Пограничники в плен не сдавались.

— А если ранен, беспомощен был? — спросила Евдокия Тимофеевна. — Разговаривала я здесь, пока тебя ждала, с ранеными из санитарного эшелона. Так они говорят, на войне всякое бывает…

— Именно поэтому я и надеюсь на то, что Василий жив и мы еще получим весточку от него…

— Может, на фронте бог даст вам свидеться! — высказала мать свою затаенную мечту. — Послушаешь людей, какие только истории не рассказывают…

Георгий не стал разубеждать мать, ему не хотелось в эти минуты огорчать ее. Он прижал ее седую голову к своей груди и ласково гладил.

— Что же ты мне не говоришь, как выглядит моя доченька? На меня похожа или больше на Асю?..

Евдокия Тимофеевна не успела ответить, сипло прогудел гудок паровоза, толпа загомонила, к эшелону с разных концов устремились бойцы.

Евдокия Тимофеевна отстранила от себя сына, пристально поглядела ему в лицо, троекратно поцеловала и легонько дотронулась до плеча:

— Пора, сынок, поезд уже пошел. — Она протянула Георгию аккуратный сверток: — Это тебе на дорогу…

Георгий обнял мать, подхватил сверток и бросился догонять медленно уползавший состав. Уже на бегу крикнул:

— Мама, обязательно съезди к Асе! Сегодня же! Поцелуй детей! Скажи ей, что я вернусь!

Губкин стоял у раскрытых дверей вагона, жадно вглядываясь и стараясь запомнить мать: старенькую, чуть сгорбленную, любящую его больше всего на свете. Что бы с ним ни случилось, она все равно будет его ждать, как и брата. И, думая о матери, он поймал себя на мысли: а придется ли ему еще вернуться в эти дорогие сердцу места?

Евдокия Тимофеевна давно уже скрылась из виду, а Георгий все смотрел и смотрел туда, где мелькал ее платок. Далеко позади осталась станция. Из-за березового лесочка вынырнула грунтовая дорога и запетляла по зеленому косогору. Десять лет назад он ехал по ней с матерью в весеннюю распутицу жить к брату Михаилу. Тогда он впервые увидел железную дорогу, впервые попал в город. Не легко было матери решиться на такое, но иного выхода не было: семья большая, шестеро детей, работал только отец. Брат заменил Георгию отца. Но временами накатывала тоска по дому. Как ни хорошо было у брата, а с матерью лучше: она и пожалеет, и поласкает. Он скучал по материнской ласке. Всякий раз с нетерпением ожидал летних каникул, встречи с Семидомкой, с братом Василием, который был всего на три года старше его. Их многое связывало. Бывало, проказничали вместе, а когда получали нагоняй от отца, то Василий всю вину брал на себя. У Георгия не было более близкого друга, чем брат. Последние два года перед войной они не виделись. Прошлым летом Василий хотел приехать в отпуск, но не мог — его назначили начальником погранзаставы. И кто теперь знает, суждено ли им когда-нибудь увидеться…