Товарищ Ганс - [15]

— А-а! — прорычал густым басом Карл Рауш. — Все там будет… — И очень бодро махнул рукой куда-то вверх, вроде бы туда, где последний, пятый этаж нашего нового дома.

Но меня уже не интересовало продолжение этого разговора.

Потому что, как я уже упомянул, кроме этой женщины, на зов Карла Рауша из подъезда следом за нею вышли двое детей. И сейчас они стояли здесь, рядом. А когда рядом, совсем рядом стоят и взрослые и дети, то это уже не один общий мир, а два мира — один как бы вверху, другой внизу, и разговоры и всякие дела там происходят одновременно, совершенно независимо друг от друга, один сам по себе и другой сам по себе, на разных уровнях, будто они разделены какой-то незримой чертой — мир взрослый и мир детский.

Их было двое. Мальчишка и девчонка.

Девчонка — я сперва скажу о девчонке, чтобы поскорей с ней развязаться, — была, вероятно, годочком младше меня. Завитки волос, большие и круглые, как сосновая стружка, — могу забожиться, что ей их подвивала на ночь мамаша, потому что в натуре таких кудрей не бывает. Глаза ярко-синие, как цветки, но не те цветки, которые растут, а те, которые малюют на фарфоровых чашках, — очень уж синие.

На ней была надета черная бархатная курточка с латунными пуговками в два ряда, а из-под курточки — фу-ты ну-ты! — колоколом, парашютом, чайной бабой, во сто складок растопырилась юбка.

И чулки на ней какие-то удивительные — не то чулки, не то носки, в полноги, до коленок, в пеструю клетку.

Туфельки с пряжками.

И вот когда эта девчонка заметила, что я на нее уставился как баран на новые ворота, она улыбнулась мне приветливо и — шарк-шарк, одна ножка за другую, юбка в пальцах, мизинцы отставлены — чуть присела и весело так щебетнула:

— Лотти.

Наверное, это имя у нее — Лотти. Ну что ж, пусть будет Лотти.

Что же касается парня, то он был, по-видимому, одногодок мой. Во всяком случае, мы с ним были одинакового роста. Лицом он походил на свою сестру — тоже белобрысый, тоже с глазами синими, но волосы ежасты, глаза колючи, а скулы, подбородок, лоб исцарапаны, исчесаны, расцвечены синяками различной давности,

На парне кургузый пиджачишко, штопаный-перештопаный, латаный-перелатаный, однако штопка очень аккуратная, искусная, а латки все то в форме сердечка, то вроде дубового листка, то наподобие оленьей головы.

Видно, отчаянный парень — не поспеешь латать.

И штанов на такого парня, видно, не напасешься.

Поэтому штаны ему купили особенные. Кожаные, из настоящей сыромятной кожи, прошитые толстыми жилами. Они уж, судя по всему, и с гвоздями имели дело, и на всех заборах висели, и о стенки терлись, а все им нет износу, такие крепкие штаны. Между прочим, у этих бесподобных штанов была еще одна особенность: спереди, на месте обычной ширинки, располагался особый такой откидной клапан, тоже кожаный, расшитый узором, пристегнутый вверху на две пуговицы, который, как я догадался, при надобности нужно отстегивать. Но это уже несущественная подробность.

Мальчишка в кожаных штанах разглядывал меня довольно нахально. Как будто пытался определить на глаз, кто я, и что я, и сколько таких пойдет на фунт.

Потом он вдруг вскинул сжатый кулак на уровень виска — молниеносно, движением привычным и уверенным — и, насупив брови, заявил:

— Рот фронт!

Я на секунду опешил. Не потому, конечно, что не знал этих слов: слова «Рот фронт» — «Красный фронт», это боевое приветствие революционеров, знал в ту пору любой и каждый, но лично ко мне еще никто и никогда не обращался с таким приветствием, и я на секунду опешил.

Но тотчас очнулся от растерянности. И тоже взметнул сжатый кулак. И тоже сказал:

— Рот фронт!

Мальчишка удовлетворенно кивнул. Насупленные брови его подобрели.

— Отто, — сообщил он, ткнув себя пальцем в грудь.

— Саня, — ткнул себя пальцем в грудь я. На этом наша первая беседа и закончилась. Потому что из дома, из подъезда, завидев наше прибытие, выходили все новые и новые люди. По-видимому, они, эти люди, тоже вселились сюда совсем недавно, немногим раньше нашего, но уже успели рассовать по углам свой скарб и уже по этой причине чувствовали себя старожилами, и вот, завидев, что приехала еще одна машина, они заспешили навстречу: с приездом, дескать, добро пожаловать, не требуется ли вам какая помощь?

Надо заметить — а я это заметил сразу, — что все они были одеты совершенно одинаково, на один манер, будто их всех только что выпустили из одной швальни, где повзводно и поротно обмундировывают солдат, но выдают им при этом не военную, а штатскую одежку.

На всех без исключения были надеты корявые швейпромовские пиджаки в полоску, с торчащими лацканами, такие же полосатые брюки очень щедрого покроя, и у некоторых эти брюки были заправлены в тупоносые хромовые сапоги.

Короче говоря, все эти люди были одеты с той завидной непритязательностью, с какой одевались в ту пору миллионы граждан — от счетоводов до наркомов.

Одинаковость их одежд тем более бросалась в глаза, что все люди, вышедшие из дома нам навстречу, были самых различных национальностей и говорили они на разных, неизвестных мне языках.

— Салуд, компаньерос! — белозубо улыбнулся смуглый, почти чернокожий парень, худой и подвижный, как ящерица (звали его Алонсо), и, взвалив себе на спину дубовый комод, потащил к подъезду.