На взгорье, возле своего дома, Анна остановилась к посмотрела на игравших внизу детей.
Маринка в белом башлыке поверх капора, толстая в плюшевой шубке, катала на салазках карапуза лет трёх. Она бежала по дорожке рысью, притопывая, как заправская лошадь, пока её седок не свалился в снег. Почувствовав лёгкость, Маринка обернулась. Тепло укутанный мальчик лежал молча, широко растопырив руки, подтянутые большим платком. Маринка посмотрела на него, подняла санки и, так неся их обеими руками, вернулась обратно.
— Ну, ты, жирный-пассажирный, — сказала она и заботливо подставила к нему санки.
Она помогла ему подняться, заботливо обмела его рукавичкой, заботливо усадила на санки, взялась было за веревочку, но тут же передумала и положила своего «жирного-пассажирного» вниз животом. Теперь она могла везти его быстро. Теперь-то он уже не мог упасть.
Анна вошла в дом. Ей хотелось поскорее сесть за письменный стол, раскрыть свои тетради, смахнуть пыль с книг, пересмотреть Маринкино бельё, маленькие её платья... В душе её робко шевельнулась прежняя радость жизни, бледная ещё, как росток в наклюнувшемся зерне. Ей казалось, что она вернулась после долгого, тяжёлого путешествия.
— Да, я счастлива, — сказала она вслух, и тонкие морщинки, навсегда положенные скорбью в уголках её рта и между бровями, отметились ещё резче, придав её лицу выражение важного раздумья. — Я счастлива, что сумела выстоять в беде, так неожиданно обрушившейся, на меня. Я живу и чувствую, что не опустилась, не обеднела душой, а стала ещё богаче.
В этом приподнятом настроении Анна оставалась весь вечер, играла с Маринкой, укладывала её спать. Ей было так хорошо и покойно, что она задумалась. Она подумала об Андрее. Как он там, в тайге? Ей, Анне, тяжело, но ей, по крайней мере, не в чем раскаиваться. Она опустила книгу, откинулась от стола:
«Что испытывает в эту самую минуту Андрей, такой одинокий? А что, если он... уже ничего не испытывает?»
При мысли о возможной гибели Андрея Анна похолодела.
Она уже не могла сидеть у стола. Она встала, прошлась по комнатам. Дом показался ей огромным, пустым, неуютным. В тёмном кабинете Андрея тускло белели просветы окон. Анна забилась в угол дивана, но даже этот угол, последний в доме, где задержался на время дорогой жилец, утратил тепло его присутствия.
За окнами горели звёздные россыпи: жёлтые, тепло-лучистые внизу и холодно-голубые вверху, над неясными очертаниями гор. Анна посмотрела на холодные звёзды и закрыла глаза. На душе у неё было темно и смутно — болезнь осложнялась.
* * *
Под утро на кухне постучали в окно. Отворилась и снова прикрылась дверь. Анна ничего этого не слыхала. Измученная ночным раздумьем, она спала на не постеленной кровати, сняв только сапожки, укрытая большим пуховым платком. Она не слышала приближения Андрея. Он подошёл, бережно ступая, с трудом переводя дыхание, и жадно и робко всмотрелся в её лицо. Она спала тихо, со своей обычной манерой — подняв кверху нос и подбородок. Эта манера, которую так любил и над которой всегда подтрунивал Андрей, придавала лицу спавшей такое милое, детское, доверчивое выражение. Слабо освещенное низкой, под абажуром, лампой лицо Анны было совсем как в дни юности.
— Анна, — позвал он тихо, боясь испугать её.
Ещё сонная, она взглянула на него, не понимая, но и не пугаясь. Чего же она могла испугаться, если он стоял перед ней — живой, невредимый? Она приподнялась на локте и вдруг в самом деле испугалась.
Только глаза его над острыми скулами видела Анна. Ни грязной одежды, ни ввалившихся щёк Андрея она не заметила. Одни глаза его светились, полные страдания и любви, и она вся замерла, не смея поверить...
Тогда темноволосая, кудлатая голова его поникла, бледное лицо мелькнуло перед Анной и зарылось в подушки, на которые всё ещё опиралась её рука. Анна услышала глухие рыдания. Что-то больно перевернулось в её душе, и она тоже заплакала.