Товарищ Анна - [114]

— Виктор! — крикнула она, поднимаясь.

Он остановился... Он включил свет и подошёл к ней, похожей на тоненькое, осеннее, дрожащее под ветром деревцо. Шаль, протянувшаяся за нею по полу, походила на её тень.

— Какими словами просить мне простить... — заговорила она, поднимая к нему восковое лицо с пятнами горячечного румянца.

— Господи, да вы совсем больны! — сказал Ветлугин, со страхом вглядываясь в её черты. — Пожалуйста, не надо никаких слов!

46

Почти двое суток бушевала метель, будто зима утвердилась по-настоящему. Андрей хорошо запомнил эту метель. В эти дни он поверил, что зима уже пришла, как поверил еще раньше тому, что жизнь его, настоящая, полноценная жизнь надорвана.

В тот же метельный вечер, когда Валентина узнала о беременности Анны, Андрей решил окончательно переговорить с ней. Он всегда был очень прям и даже резок в отношениях с людьми и всегда предпочитал итти навстречу неизвестности. Как же мог он в течение стольких дней малодушно избегать всякого объяснения с женщиной, с которой не на счастье связал свою судьбу? Что его удерживало: трусость ли? Жалость ли? Анна отказалась от него. Он был волен располагать собой, а он медлил, и, уже решив, наконец, в душе, что с Валентиной будет несчастен, но ещё не выяснив толком почему, прятался от неё в свою раковину, воздвигнутую стыдом и раскаянием.

Теперь, когда Анна так далеко отошла от Андрея, он всё чаще думал о прошлом: оно было прекрасно. И с чем он пришёл бы к Валентине, что бы он мог сказать ей?

«Вот когда настоящий-то разброд! — мучительно напряжённо думал Андрей, прислушиваясь к вою ветра, кидавшего в стёкла пригоршни мёрзлого снега. — Нет, надо итти к Валентине и всё рассказать ей, что я мучаюсь раскаянием, что детей я не смогу забыть, и ничего, кроме мучения, не внесу в жизнь с нею. Надо пойти и сказать... А то она ждёт и думает разное, а тут ещё ветер, как с цепи сорвался! Пусть она осудит меня... Да нет, она не может осудить меня за увлечение, оно было серьёзно — я сам всё поставил на карту. А вот это малодушие моё — обида страшная».

Андрей торопливо оделся и, впервые не таясь, поспешил на квартиру Валентины. Ему казалось, что таиться теперь было не для чего: он шёл не к любовнице, а к обиженному им человеку. Но дверь её комнаты была на замке. Он вышел в мутную метельную мглу и направился к больнице.

— Давно бы так надо — в открытую,! — строго сказала ему дерзкая на язык сиделка Максимовна. — К той или другой, чем обеих-то мучить.

— Я не с тем пришёл, — промолвил он.

— А не с тем, так и говорить не о чем, и искать я её, зря тревожить не побегу, — сердито сказала сводница по сочувствию и, уже удаляясь, проворчала себе под нос, но так, чтобы слышал Андрей: — Ох, уж эти мужики! И везде-то наша сестра за них страдает!

* * *

Андрей замедлял шаги, проходя мимо освещенных окон: нет ли там, у людей, Валентины? Может быть, в тот момент, когда она, изнемогая от горя, стояла у обледеневшей скамьи, он прошёл улицей мимо тополей парка. Он второй раз заглянул в её дом, потрогал дверь и замок и пот и выбежал с тяжёлым чувством невольного убийцы.

Ветер точно потешался над ним: толкал его то в спину, то в грудь, рвал с него одежду, с шипеньем расползался перед ним сизой позёмкой. Но вдруг в стороне распахнулась дверь, золотой сноп света рассыпался по чёрно-белой улице и голос, молодой, звучный, радостный, сказал громко:

— Ну и погодка! Вот разгулялась — красота!

И девичий смех послышался, и пара юных, может быть, та, которая недавно растревожила Анну, играя, пробежала мимо Андрея.

Вернувшись домой, Андрей, как был, в мокром пальто лёг у себя на диване и зарылся лицом в подушку. Ночью Анна проснулась от страшного звука. Она села на постели. Ветер шумел за стеной. Она напрягла слух и услышала подавленно-глухие рыдания в соседней комнате. Рука её судорожно захватила и сжала оборку ночной рубашки. Жалость матери к несчастному сыну пробудилась в ней. Встать! Подойти! Сказать ласковое слово! Но она сидела, не шевелясь: гнев оскорблённой женщины был сильнее жалости.

47

Через несколько дней снег растаял, и снова наступило настоящее лето. Удивляя всех старожилов, оно стояло ещё не одну неделю, такое жаркое, что шоссе поседело от пыли, а по обочинам его и по взгорью из-под бурой травяной ветоши проглянула зелень. И, точно устав от этой безвременной жары, торопливо стали осыпаться последние листья с ив и тополей.

— Эксцентрическая погода! — сказала Клавдия, греясь под солнышком на завалине дома; она была в тёмном шерстяном платье и чёрном шарфике. — Климат здесь совсем ненормальный.

Несмотря на это решительное утверждение, лицо старой девушки выражало явное удовольствие. Она была чем-то очень довольна и в то же время обеспокоена. Время обеда давно прошло, а она всё не двигалась с места и только изредка вытягивала свою узкую на длинной шее головку и присматривалась, прислушивалась.

Она слышала, как Андрей входил в столовую, как выходил обратно, шумно двинув стулом.

«Ничего, подождёшь! А распорядиться сам не посмеешь», — подумала она, притаиваясь, но тут же оживлённо вскочила, увидев идущую к дому Анну.