Товарищ Анна - [111]

* * *

Листья на деревьях в парке, не успевшие облететь, стеклянно звенели: они были покрыты льдом, и всё было покрыто льдом, и грузно провисли между столбами, оттянутые необычайной тяжестью, обледеневшие провода, мутно отсвечивающие от уличных фонарей. Какие-то мёрзлые кисточки задевали со лицу и плечам Валентины. Косо летевшая изморозь хлестала ей в глаза. Валентина бесцельно брела по заколдованной ледяной роще, и ей казалось, что тускло-белые, скрипевшие сучьями деревья приплясывали во мгле, как скелеты, стуча и звеня костями. Садовая скамейка тоже обледенела.

«Работа! Работа! — Валентина ударила кулаком по скамейке. — Разве он не мог сказать мне, что он просто пожалел беременную жену? Почему он не жалел её раньше, а только теперь, в эти вот дни?»

Валентина медленно вышла из парка, тяжело ступая по хрустящей дорожке, и опять пошла бродить по улицам, подталкиваемая пронизывающим ветром.

Окна, мутные во мгле непогоды, обрисовывали контуры домов, заполненных теплом и светом. Над домами текла растворённая во тьме бескрайная громада холодного воздуха. Если бы сжатое тепло со взрывчатой силой раздвинула стены, если бы свет, лишённый стремительности, тоже вырвался, тогда они сразу взлетели бы и смешались с тем, что кружилось и неслось над землёй в могучем, стихийном движении. Так Валентина ощущала свою жизнь. Жизнь, как свет, рвалась улететь, но, сгорая, она разрушала свою хрупкую оболочку, и востократ скорее разрушала она её в таком вот напряжённом до предела горении.

Одежда Валентины вся поседела от снега. Она потеряла перчатки. Спрятав руки в карманы непривычно сутулясь от холода и тяжести, она тихо шла домой... И тут встретила Ветлугина.

Он был в кожаном пальто. Пальто блестело и скрипело на нём, — оно и не могло быть иным в такую ледяную ночь.

— Вы... Вы ко мне заходили?

— Нет, я не заходил. Я просто так... Я люблю проходить мимо вашего дома. Пройти близко-близко, может быть по вашим недавним следам...

— Идёмте ко мне.. Я боюсь сейчас быть одна.

— Что с вами? — спросил Ветлугин, вглядываясь в её лицо.

— Ничего. Всё работа. Прямо голова кругом идёт... — И Валентина тише добавила, взбегая по ступенькам: Вся жизнь кругом идёт...

— Мы будем пить чай... с коньяком! — заявила она, входя в комнату. — Меня знобило вчера, и я купила бутылку коньяку. Нет, мы выпьем его просто... с лимонами. У меня есть лимоны. Да, я и забыла, что это вы принесли их мне! Вы знаете, где печенье, конфеты? Поставьте стол к дивану. Чайник сейчас, — Валентина говорила негромко, быстро, весело, пока Ветлугин снимал с неё пальто, лицо её лихорадочно горело.

— Вам бы лучше в постель, а я разожгу примус и напою вас чаем.

— Нет, нет! Я здорова, — сказала Валентина, прикалывая гребёнкой намокшую прядь волос. — Я совсем здорова.

Она была в чёрной юбке и светлой блузке и в этом простом наряде, с озябшими, красными руками, походила на девушку.

Разжигая примус на кухне, она обожгла пальцы и долго дула на них, глядя на рыжее облачко огня, дрожавшее над горелкой. Она вспомнила костёр, разведенный Анной на острове, их разговоры там. Пан-Ковба. Золотой ободок, блестевший из-под тёмного круга новорождённой луны. Как давно всё это было! Как чисто и радостно всё это было.

43

От коньяка перехватило дыхание. Валентина взяла ломтик лимона, посыпанный сахаром. Ей сразу стало тепло.

— Я хочу... напиться сегодня, — с мрачной весёлостью заявила она.

— Не надо. У вас будет болеть голова, а завтра рабочий день.

— Что? Работа? Ой, как у меня кольнуло в сердце! Нет, ничего, это нервное. Давайте выпьем, и, пожалуйста, бросьте мамины охи. Мне от них скучно делается, честное слово! «Будет болеть голова»! Ну, что за пустяки, когда душа расстаётся с телом!

Она выпила одну за другой две рюмки, и, блестя глазами, посмотрела в лицо Ветлугина. Он был очень бледен.

— Вы мой друг. Вы не станете думать обо мне дурно. Но у меня такое настроение... Такое настроение! — Валентина сжала руки, хрустнув пальцами, и, не находя слов, повторила: — Такое настроение сегодня... И я, право, не пьянею. Нисколько! Это же такой чудесный коньяк!.. Смотрите, он светится, как золото!

От широкой спины голландки тянуло теплом, и так хорошо, что рядом сидел надёжный друг. Может быть, именно в нём счастье Валентины? Может быть, это ему, вот такому сильному и покорному, надо было сказать сердечное слово? Она устала от своего постоянного одиночества. И как тяжело, что она всё отдала другому, который так жестоко поступил с нею.

Недавно он протянул ей руку, как всегда, вверх ладонью.

Но он сделал это не сразу, и какое странное выражение было на его лице! Так глядят на нищего, не имея за душой ничего, чтобы подать ему... Ну да! Что же он дал бы ей, если всё свое богатство отдал уже другой?

Валентина потянулась за бутылкой, но вдруг увидела, что Тайон подобрался к кастрюльке с молоком, которую она поставила под окном на полу. Он столкнул крышку и лакал лениво, громко.

— Ты с ума сошёл! — вскричала Валентина. — Вот ещё новости! — Она оттащила собаку в сторону, ударила ее подвернувшейся под руку мягкой туфлей. Тайон заворчал. — Ах ты, негодяй! Ещё и злится!