Тотальное превосходство - [44]

— Не уходи, — сказала мне моя новая женщина. Она свела плечики к своим ушкам, сложила вместе ладошки и прижала их, сложенные, указательными пальцами к своим губам. Она выглядела жалко и вызывающе в то же время. Она выглядела несчастной и возбужденной одновременно. Ее глаза покраснели, а ее носик порозовел. Я сейчас получал удовольствие (и не эстетическое вовсе, а сексуальное, разумеется) уже только от того, что просто смотрел на нее.

Терлись непроизвольно ее худенькие колени друг о друга — в томлении. Шуршали колготки, выдавая желание. Дрожаще постукивали по полу тонкие шпильки, привлекая внимание…

Я сейчас кончу, мать мою!

Так не бывает!

Так не было никогда!

Я не хочу верить тому, что в этот момент со мной происходит!..

Я благодарен Создателю за то, что такое вот теперь со мной происходит!..

Я попробовал остановить воздух, путешествующий по коридору. Поднял вверх руки. Растянул грудную клетку. Движущийся вдоль стен, вдоль пола и потолка, напористо, но неназойливо, воздух очищал коридор от запахов, от пыли, от дурных мыслей, от излишнего беспокойства, от пустых и не нужных вовсе решений и от глупых обязательств перед самим же собой… И вправду, а зачем мне этот Старик? Его же в реальности нет, это я его сам незатейливо выдумал. Нарисовал сначала его, а потом спроецировал его в настоящую жизнь… Воздух бился у меня за спиной. Кусал меня за лопатки, щипал за ягодицы, колотил по затылку. Но мою новую женщину я от него защитил. Неутомимые и неумолимые струйки воздуха не волновали теперь ее волосы и не забирались теперь, недобрые, колючие, под ее веки и в ее ноздри… Чем чаще и пристрастней я буду думать о моем Старике, тем быстрее и больше он станет приобретать черты в действительности существующего человека. Мне следует теперь банально и просто позабыть Старика. Окончательно и на всю жизнь. Как только вытечет из памяти последний его кусочек, он тотчас же испарится из действительной жизни. Растворится. Исчезнет. Вернется снова на полотно… Его не было. И его нет. Он не родился еще. Он жив только в моем воспаленном сознании…

— Как тебя зовут? — спросил я мою новую женщину. Зашиб ногой, после того как замолчал, ползущего по стене таракана. Движение это мое увиделось мне точным и совершенным. Таракан оказался не рыжего, а черного цвета. Он хрипел, умирая…

Женщина пожала плечами. Сложенные ладошки уже убрала ото рта. Улыбнулась, слизнув слезу с верхней губы. Разглядывала меня от пяток и до бровей. И выше. И в середине. Задержала взгляд — надолго, на бесконечно — на моей ширинке, улыбнулась больше и чище. Ответила, не теряя улыбки:

— Я не люблю имена. Они скрывают или искажают, если хочешь, суть всякого человека. Бери меня вот такую, какая я нахожусь сейчас перед тобой. Без имени. Просто женщину. Люби меня. Трахай меня. Получай от меня наслаждение… Так приятней, мне кажется. Так необычней. Загадочней и таинственней… Я пришла ниоткуда и ушла в никуда. У меня нет истории. Я родилась только сегодня… А впрочем, если тебе очень это понадобится, можешь называть меня как угодно… Как удобней тебе, как привычней…

— Я могу кончить сейчас, просто глядя на твое лицо, — проговорил я тихо. И это действительно было истинной правдой.

— Даже не дотрагиваясь до себя вовсе руками. Я просто стану смотреть на тебя и через какое-то время, и совсем недолгое, скорое, обильно и восторженно кончу — с рыданиями, криками, судорогами… Смотри на меня и что-нибудь говори. А если не хочешь говорить, то только смотри. Смотри на меня и молчи. И я кончу… Господи, это так!..

Но она и не подумала дожидаться того возмущенного времени, когда я должен был бы запульсировать в отрешенности всем телом, глотая удовольствие и умирая, и оживая вновь, и умирая снова, и в который раз уже оживая опять от осознания достижения единственной вершины жизни (во всяком случае, вершины физиологической), она подбежала ко мне, что-то бормоча и глядя мне мокро и шало в глаза, утомленно, сонно и истово одновременно, обхватила сухо и нежно пальцами мое запястье и потянула меня за собой, отступая, пятясь назад, к двери уже знакомого мне женского туалета…

Закрыла на щеколду за собой дверь.

Пахло дезодорантами, духами, канализационной водой и совсем немножко мочой — совсем-совсем немножко, но возбуждающе.

Вползла сладкими губами в мой рот, пробежалась раскаленным языком по нёбу, по деснам, повизгивала сдавленно, стонала неудержимо, мяла крепко, грубо, умело мою грудь, мои ягодицы, мою промежность, билась конвульсивно лобком о мой пах, о мои бедра, о мой живот, вставала на мысочки, пританцовывала на них, как балерина…

Скинула с меня пиджак, а затем и рубашку.

Негодуя и матерясь, задыхаясь, заводясь и плача уже почти что открыто, расправилась наконец-то с ремнем и сорвала с меня брюки, а затем и трусы. Завопила, потерявшись, забывшись, когда увидела меня обнаженного…

«Так не бывает! — орал я Создателю — целево и интимно.

— Так не бывает!»

Она извивалась и выгибалась, голая, на умывальнике, а я крушил отчаянно и беспощадно ее складное мягкое тельце.

Я вдыхал ее дыхание — неведомое по благоуханию доселе — и набирался от него сил. Я вылизывал ее губы и наполнялся радостью от их незнакомого вкуса. Я смотрел на себя в зеркало за ее затылком, позвоночником, лопатками, за ее поясницей и ее ягодицами — сердце женщины просвечивало сквозь ребра, и я видел, как оно подмигивает мне, — и питался счастьем от совершенного выражения восторга и восхищения на своем лице. Неукротимой и неумолимой страсти крик стучался, царапаясь и буяня, в мое горло. Скомканные в предощущении оргазма глаза сдерживали назойливую настырность пенящихся, пузырящихся слез — слезы обжигали глаза и опаляли веки с ресницами. Губы отдавали глубинный, невостребованный до сегодняшнего дня жар, растягивались и округлялись, подманивая завершающий вопль. (Изящество и изыканность подобного вопля в его необузданности и неконтролируемости. Зеркало должно треснуть, то, которое нынче перед моими глазами, от этого вопля…)