Тотальное превосходство - [32]

Из окна «хаммера» вылетела птичка. Черная, посверкивающая. Старик вышвырнул на улицу какой-то предмет. Я перемолол слезы веками и, сосредоточившись, посмотрел на предмет. Старик пришел мне на помощь. Старик предложил мне оружие. На асфальте возле американской машины тонул в дожде пистолет…

Ровно тысяча взрывов, я успел посчитать, разворотили мою голову на тысячу мелких осколков, я успел посчитать. Это толстый рельефный и, понятное дело, рельефный нетолстый одновременно ударили меня рукоятками пистолетов с обоих боков… Я умер. Но я все еще стоял на ногах… Нет, нет, я не умер — если я все-таки все еще стоял на ногах и ясно осознавал, что я все-таки умер, но тем не менее все еще продолжаю стоять на ногах…

Я не умер, я не умер! И не умру! Во всяком случае, в ближайшие мгновения, минуты, часы, а то и дни, а то и годы, десятилетия! Я не умру! Как бы вы ни старались, суки, как бы вы к тому ни стремились!

Сколько воды повсюду — надо мной, подо мной и, конечно, вокруг. Вода нападает на меня. Она проваливается ко мне в легкие. Она стучится в мои глаза. Она пробивается в мои уши. Но я, несмотря на такое дело, пока все еще не задохнулся, и я все еще по-прежнему вполне допустимо нормально дышу, и я все еще не ослеп и почти неограниченно вижу происходящее, и я пока еще не оглох, я слышу людей, я слышу машины, я слышу себя… Вода просачивается сквозь зубы. Вода просачивается сквозь щеки. Вода протискивается сквозь кожу. Скоро мы все будем целиком состоять из воды. И я, и те, которые слева от меня и которые справа, и пешеходы, разумеется, бредущие, бегущие, летящие по тротуарам, не спрятавшиеся, не укрывшиеся от нее, от воды, не разделяющие моих страхов, отважные, но беспечные…

Нырнул в толщу дождя, руками вперед, глотнув крупно воздуха предварительно, смеялся как ребенок, слез себе не хотел показывать, отталкивался ногами от гущи воды, будто плыл беззаботно в действительном водоеме, цеплялся руками за струйки дождя, подтягивал с их помощью свое тело, себя, все ближе и ближе к «хаммеру» и пистолету…

В тот самый момент, как я покинул асфальт и отправился путешествовать в дождь, я сумел услышать за собой два ясных выстрела, сначала первый, а следом второй, с интервалом, наверное, в неощутимые доли секунды, но точно два — не один.

К пистолету пробился тотчас же вслед за выстрелами, долго добирался, казалось, а на самом деле прошил воду стремительно и без задержек, мерещилось, что целую жизнь прожил, пока плыл к пистолету, а в реальном, истинном времени прошмыгнула всего лишь секунда.

Прицепил оружие к ладони, пальцам правой руки, а левой немедленно передернул затвор. Пистолет замурлыкал, обласканный пальцами, жмурился, щурился, предвкушая работу — радость удовлетворения, восторг наслаждения, припал доверчиво к теплой коже задом и бедрами и тотчас, вроде как зарядившись от нее, от воспаленной, пульсирующей кожи, решительностью и силой, доказательно жестко и профессионально свирепо ощерился в сторону безволосых рельефных, толстых и нетолстых…

Но беспощадность и злость покорного и отзывчивого оружия уже не понадобились. Толстый и нетолстый теперь опять плавали по асфальту. Не стояли на ногах, как малые еще совсем секунды назад, высокомерно и снисходительно рекламируя свои пистолеты и свои намерения, а съеженные и сморщенные, бесстрастные и неопасные, жалкие и одинокие, брошенные и невостребованные, убитые и не живые, да обыкновенно мертвые уже, окончательно и бесповоротно, я видел, я слышал, я был совсем рядом — глаза, покрывшиеся стеклом, смотрели уже не в мир, а дыхание утекло уже в космос, — а волновались беспомощно, притопленные наполовину, в солярно-бензиновых, объемистых лужах.

Дело происходило, судя по всему, так. Как только я отпихнул от себя асфальт и полетел улыбкой вперед навстречу «хаммеру» и его пистолету, два дешевых бойца, придурки и недоделки, уродцы и неумехи, в тот же возникший момент срочно надавили на спусковые крючки.

…Пули, потаскавшиеся яро по их телам, неуправляемые уже, предоставленные исключительно сами себе, сотворенные изначально и целенаправленно для смерти и разрушения, повыбрасывали из них, из тел то есть, из их дурных организмов, много всякой жизненно важной всячины, например мяса, крови, костей, и дерьма еще, и мочи, и какой-то еще темной и светлой, не идентифицируемой сразу слизи и жидкости…

Я не видел сам, своими глазами, как все было на самом деле, но я уверен, что в действительности все происходило именно так.

…Мои мальчики погибли бесславно, и бездарно, и нелепо, и глупо. Но они погибли именно так, как и должны в этом мире безусловно и определенно погибать несложные и простые, и всегда сердитые оттого, и жестокие оттого, и непримиримые оттого злодеи. К сожалению, подобная радость в столь раннем возрасте уготована далеко не каждому представителю злодейских племен и родов. Иные из них, суки мороженые, доживают, случается, и до чрезвычайно преклонного возраста. Но большинство же тем не менее, к моему трудно передаваемому удовлетворению и удовольствию, погибает все-таки в возрасте достаточно юном.

Всякая примитивная тварь обязана жить недолго. Но это, конечно же, только лишь в том случае, если эта самая, то есть примитивная, тварь без всякого принуждения, добровольно и даже более того — искренне злонамеренно мешает жить другим тварям — и примитивным, и непримитивным особенно.