Тотальная война - [74]

Он машинально погладил повязку. После того как Мио убрала с нее ладонь, рану, казалось, обработали заморозкой.

Мио все еще сидела у его ног. Пальцы сцеплены каким-то странным способом и сжаты добела. Глаза плотно закрыты, лицо отрешенное, как у буддистских статуэток. Винер знал, что в таком состоянии тревожить Мио нельзя. Телом она была рядом, а той таинственной субстанцией, что на языке восточной магии зовется «тенью воина» и что являлось истинной Мио, она носилась в неведомых далях, творя свои темные дела.

Короткая фраза на японском слетела с приоткрывшихся губ Мио. Женщина расцепила пальцы и уронила ладони на колени.

— Что-то случилось? — спросил Винер, с тревогой всматриваясь в лицо Мио.

— Когда ты последний раз любил, Клаус?

Вопрос был задан едва слышным шепотом.

— Ты же знаешь, я слишком занят для этого, — с холодной улыбкой ответил Винер.

— Тогда я ничего не буду объяснять, потому что ты ничего не поймешь. Просто знай, моя магия против него бессильна.

— Это значит, что ты — вне игры? — после долгой паузы спросил Винер.

Мио закинула голову, подставив лицо лунному свету. На секунду в узких щелочках глаз вспыхнули желтые огоньки и погасли, когда она вновь опустила веки.

Глава пятнадцатая. Гамбургский счет

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Через обслугу отеля получены образцы тканей «Мангуста» для проведения генетического анализа. Готов выслать с курьером в указанный Вами адрес.

«Мангуст» и «Вольхен» посетили комиссариат полиции, где после необходимых формальностей получили разрешение на погребение тела Дымова.

Иоганн Блюм

Странник

Немецкая бюрократическая машина работает, как часы. Но нет силы, способной заставить ее шестеренки вращаться быстрее, чем написано в техническом руководстве по эксплуатации. Чиновники из комиссариата выражали сдержанное сочувствие и проявляли такой же сдержанный интерес к дочке человека, погибшего при столь пикантных обстоятельствах. Попыток затянуть процедуру в надежде, что клиент сам додумается подмазать шестеренки машины, не предпринимали, но и явного энтузиазма не наблюдалась. рутина — оборотная сторона благополучия страны.

Наконец труп Ивана Дымова с ворохом сопроводительных бумаг перевезли в похоронное бюро. После изучения всех документов и заполнения новых, труп Ивана Дымова, пролежавший в морозильнике больше месяца, был прямиком отправлен в печку. Увидев, что на печальной церемонии будут присутствовать лишь двое иностранцев, служащий вежливо поинтересовался, не пригласить ли представителей Ордена скорбящих.

— Это еще кто? — поинтересовалась Карина у Максимова.

— Есть такие люди. Приняли обет скорбеть по усопшим.

— Обойдемся без группы лиц с печальными лицами, — решила Карина. — Или ты против?

— Как скажешь, — ответил он.

Максимов тайком наблюдал за Кариной весь день. Давно отучил себя прогнозировать поведение людей, особенно в кризисных ситуациях. Считать, что знаешь ближних, — величайшая из иллюзий. Такая же, как считать, что досконально знаешь самого себя.

Карина ничем не выразила своего раздражения во время нудного хождения из кабинета в кабинет. Даже опознание трупа произошло без эксцессов. Не было ни истерики, ни обморока. Более того, она не пролила ни единой слезинки. С такими же сухими глазами она проводила гроб, медленно проваливающийся в люк в полу.

Похоронная контора вошла в положение иностранных клиентов, попросили подождать полчаса для завершения всех формальностей.

Максимов с Кариной вышли покурить на воздух. Отошли в сторонку, чтобы не мешать группке пожилых немцев, собиравшихся у входа. Они прибывали на своих малолитражках попарно и по одному. Седые, ухоженные и солидные. В их старости единственным печальным моментом была близость смерти. Но они были готовы встретить ее с достоинством, потому что их старость не была обезображена нищетой.

Максимов вполглаза наблюдал за стариками. Ему показалось, что их объединяет нечто большее, чем возраст и место жительства.

«Так и есть!» — поздравил он себя с догадкой.

Один из прибывших достал из салона венок и на вытянутых руках понес к входу в зал церемонии прощания. На траурной ленте, вьющейся на еловых ветках венка, готическим шрифтом было написано: «Дорогому Отто от боевых друзей». Дальше шло кодовое обозначение подразделения, мало что говорящее непосвященным. Но Максимов без труда разобрал аббревиатуру: «Первый штандарт, Двенадцатая танковая дивизия».

Он внимательно, не таясь, стал рассматривать стариков. У всех мужчин были прямые спины военных. Женщины держались за локти мужей, как за самую надежную опору на свете. Ветераны что-то вполголоса обсуждали, коротая последние минуты до того мига, когда их товарищ, пройдя сквозь полог огня, присоединится к вечно молодым танкистам дивизии «Гитлерюгенд».[33]

«У нас так осанисто на пенсии выглядят только генералы. А бывшие солдаты, что жгли этих Гансов в „тиграх“, пустые бутылки собирают», — подумал Максимов, злым щелчком послав окурок в урну.

Против стариков из «Гитлерюгенда» он ничего не имел. Нечестно отказывать в мужестве врагам. Солдатами, как ни крути, они были отличными, победить таких — подвиг. Тем более что их война уже давно кончилась. Но он люто ненавидел своих, кто, не хлебнув лиха той войны, проболтал, промотал, разворовал и, по-русски говоря, про…л победу.