Тот самый - [9]

К ночи нам удалось вернуться незамеченными. У мамы был сложный день: она занималась репетиторством, преподавая литературу. Мама старалась брать учеников, когда нас не было дома. Может, она стеснялась своих детей, худощавых и бледных; может, у нее были другие причины. С ее учениками мы пересекались редко. Иногда мама подрабатывала в библиотеке: она помогала составлять библиографические пособия. Я знал, что у нас остались накопления от бабушки, но мама предпочитала не обсуждать с нами финансовые вопросы.

Я сунул грязную рубашку и рваные джинсы на дно бельевой корзины, прикрыв их другими вещами. По кафельной плитке за мной тянулась крохотная цепочка капель воды. Сейчас я играл роль жертвы, а мама – хищника, который ловко отыскивал следы добычи. Она едва не застала меня, когда я выходил из ванной. Темнота сыграла мне на руку, поэтому я быстро пожелал маме спокойной ночи и шмыгнул к себе в комнату. Взбучку удалось оттянуть до утра. Интересно, приходилось ли Киру прятаться так, как мне, или его семью не волновали подобные шалости? Он выглядел независимым, словно его не беспокоили глупости в виде запачканной рубашки. «Когда-нибудь, – пообещал себе я, – это тоже не будет меня беспокоить».

За завтраком мы встретили маму с зелеными лицами. Чтобы задобрить ее, я сварил кофе, а Алиса накрыла на стол. В стеклянной вазе стояли свежие ромашки, сорванные утром. Несколько белых лепестков упало на скатерть. Тревожно переглянувшись с Алисой, я наколол на вилку горелую яичницу. Внутри меня медленно сжималась и разжималась пружина.

– Это я винова… – С Алисой мы заговорили одновременно.

Два переплетенных между собой голоса объединились, чтобы смягчить наказание.

Алиса всегда пользовалась своим положением старшей сестры, но сейчас она не пыталась сбросить вину на меня, и я приподнял брови от удивления.

Завтракали мы молча. Мама не требовала объяснений. Когда она не сделала ни глотка из кружки с заваренным мной кофе, я понял: все действительно плохо. Мама наказала нас недельной работой в саду. Если бы она сказала перерыть весь сад, мы бы сделали это без малейших возражений. Алису в качестве наказания мама заставила прочесть всю литературу по школьной программе; меня же она об этом не просила, зная мою любовь к книгам. Чтобы по-настоящему наказать меня, нужно сжечь все книги в доме.

К концу недели ранка на коленке практически затянулась, стала гладкой и светло-розовой, но я не давал ей зажить – все время отковыривал корку, пока на пальцах не появлялась кровь. В тот жаркий день мне было легко и свободно, и я не хотел терять это чувство. Думая, что воспоминания сойдут вместе с зажившей раной, я не позволял ей затянуться.

Через несколько дней упорных работ в саду под палящим солнцем мама смилостивилась над нами. Отработав наказание, я мог не чувствовать вину, но она все еще жила у меня в душе. Я так и не понял, за что именно испытывал вину: за испорченную рубашку, за проявленную глупость или за мимолетное ощущение радости, которой не было места в нашем доме.

Однажды я сидел на крыльце, выходящем во внутренний двор, с раскрытой книгой на коленях. Мысли не могли зацепиться ни за одну напечатанную букву: я витал в мечтах, но механически перелистывал страницы. Я не заметил, как мама подсела ко мне. Она внимательно оглядела меня, задержавшись взглядом на разбитой коленке, и поджала губы. Когда она делала так, ее лицо становилось озлобленным. Подсознательно я чувствовал, что сейчас она собирала все мысли, чтобы придать им форму. Форму, которую я беспрекословно должен буду принять.

Я рассказал маме о прогулке в парке, о новом друге и о его велосипеде, о зеленке и о минутной радости. Я говорил отстраненно и сухо, словно это все случилось с кем-то другим, а я только фиксировал события.

– Ты помнишь, что случилось с Икаром?

Я молча кивнул. Когда-то я с утра до ночи зачитывался мифами Древней Греции.

– И что же с ним случилось, Матвей?

Назидательный голос не сулил ничего хорошего, поэтому я заготовил несколько ответов, чтобы парировать любое нападение в мою сторону. Мама, словно самолет, пикировала, не боясь задеть меня железными крыльями. Мне оставалось только зажечь сигнальные огни и надеяться, что обойдется без жертв.

– Он поднялся слишком высоко в небо, и воск, скрепляющий перья на крыльях, стал плавиться. Икар упал в море. Погиб.

– Почему это произошло?

Снова наводящий вопрос. Она хотела посеять в моей душе зерно сомнения.

Я проследил взглядом за тонким пальцем: острый ноготь колупал чешуйки взбухшей от дождя краски.

– Икар хотел взлететь к солнцу.

– Он ослушался своего отца, сынок, и поэтому погиб. Вот что бывает, если не слушать родителей. Понимаешь… нужно трезво оценивать свои возможности. Я знаю тебя лучше других и вижу, как тебе дается общение с людьми. Падать будет слишком больно. Крылья, подаренные дружбой и однажды поднявшие тебя над землей, вмиг испарятся, и что тогда ты будешь делать?

– Икар хотел подняться к солнцу, – повторил я, растирая переносицу. – У него была мечта.

– И куда она его привела? Разве короткий миг счастья стоит вечности, наполненной страданиями?