Тот самый - [49]

– О чем? – Кир усмехнулся. – О том, что я педик?

– Я этого не говорил. – Я старался выглядеть спокойным, но обвиняющие вопросы Кира не особо способствовали мирному настрою.

– Но подумал.

– Нет! – Я резко повернулся, внимательно посмотрев на Кира. – Мы можем просто поговорить? Без домыслов и ссор.

Ссор мне хватало. Добавлять в копилку еще одну я не хотел.

– Знает. – Кир крутил в руках наушники, завязывая их провода в узелки. – Мы когда-то встречались. – Я приподнял брови, но промолчал. – И я не педик, если хочешь знать. Просто это не важно. Люди не понимают, но это действительно так.

– Не важно…

– Не важно, кого любить, важно – как. Ты не подумай чего, просто мысли вслух.

В голове снова зазвучал хриплый голос Эллы. С тех пор как мы побывали в том доме, его призраки не оставляли меня, а главный вопрос, на который я так и не получил ответа, впился занозой в сознание. Возможно, быть для кого-то тем самым – очень важно. Возможно, это самое важное в жизни.

– А у тебя был тот самый человек?

Я надеялся, что Кир сам вспомнит слова Эллы и мне не придется их повторять.

– Может быть.

– Может быть, – задумчиво повторил я. – Может быть.

Кир повернул голову, и блик на его груди на мгновение ослепил меня. Я сощурился и разглядел подвеску на черном шнурке: солнечный луч отражался от маленького кусочка меди.

– Что это?

Кир не сразу понял, о чем я спрашивал, но, проследив за моим взглядом, быстро догадался. Он задумчиво покрутил в пальцах подвеску. Немного погодя снял ее с шеи.

– Дай руку.

На ладонь легла нагретая солнцем и разгоряченной кожей медь.

– Перо. Орлиное.

Я погладил твердые, золотисто-розовые зубья металла, вырезанные в форме пера. Перо венчала черная бусинка. Однажды я уже видел этот шнурок на шее Кира.

– Почему орлиное?

– В основном только вожди индейцев носили орлиные перья. Их было трудно достать, охота занимала несколько дней, а орел мог поцарапать охотника когтями. Или выклевать острым клювом глаза. Охотников на орлов уважали, – с гордостью добавил Кир, глядя на медное перо в моей ладони.

– Хочешь сказать, что ты вождь индейцев? – Для надежности я указал пальцем в его сторону.

Кир рассмеялся. Немного нервно, но нить напряжения между нами ослабла, и мне стало легче.

– Это подарок от брата.

– У тебя есть брат?

– Ага. – Кир дернул плечом. – Старший. Он живет не здесь.

В глазах Кира я уловил легкую грусть, вызванную воспоминаниями.

– Ты не говорил, что у тебя есть брат.

– Ты не спрашивал.

– Оно что-то значит? – Я поднял взгляд. Кир слегка нахмурился, почесал кончик носа и подцепил подвеску двумя пальцами на моей ладони.

Перо переливалось, как осколок стекла. Оно легонько раскачивалось от ветра, словно маятник, от одного края пропасти к другому – от разума к ощущениям. Блеск меди. Запах пыли. Жар полуденного солнца на коже.

– В детстве мы любили играть в индейцев. Ну знаешь, там, разрисовывали лица мамиными тенями, бегали полуголые с перьями голубей в волосах. Все как полагается. Наш интерес только удвоился после книги «Повелитель мух». Дети, попавшие на остров, совсем одичали. Они раскрашивали кожу кровью и охотились. Были дикарями. Сами себе на уме. Помнишь?

Насыщенно-голубые глаза на загорелом лице Кира выделялись так ярко, словно два блестящих камешка аквамарина.

Я молча закивал. Я читал Голдинга, но помнил сюжет только как мазки на холсте – отдельные эпизоды и слова, сплетавшиеся во фразы, которые навечно врезались в сознание.

«Голова раскроилась, и содержимое вывалилось и стало красным. Руки и ноги Хрюши немного подергались, как у свиньи, когда ее только убьют. Потом море снова медленно, тяжко вздохнуло, вскипело над глыбой белой розовой пеной; а когда оно снова отхлынуло, Хрюши уже не было»[2].

Этот фрагмент я помнил наизусть: он вклинился в память как осколок. Ошеломленный, я перечитывал его снова и снова, молча шевеля губами: Хрюши уже не было. Вот так легко забрать жизнь человека. Вот так легко превратить человека в дикаря – достаточно лишить его привычного социума с правилами. Может, все мы на самом деле были дикарями, которые научились маскироваться.

– Я не сомневался, что помнишь. – Кир усмехнулся. – Так вот. Сегодня ты законопослушный гражданин, а завтра для тебя не существует никаких законов. Грань между нормальным и ненормальным настолько тонка, что порой неощутима. И переступить ее гораздо проще, чем кажется. Можно пересечь грань и не заметить, как ты оказался по ту сторону нормальности.

Я внимательно слушал Кира.

– Нам нравилось чувствовать себя как те ребята, понимаешь? Мы придумывали свои правила, и никто не мог нас остановить. А когда мы долго были сами по себе, нам казалось, что мы действительно где-то на необитаемом острове.

– Те дети пытались прикончить друг друга, – любезно напомнил я.

– Те дети пытались выжить в новых условиях.

– Так перо что-то значит?

Кир вернул его себе на шею. Я ощутил жар, прилипший к коже, и сухость во рту. Я встал, и мы переместились в тень. В рюкзаке я нашел яблоко: на истончившейся кожуре уже появлялись мягкие коричневые пятна. Бросив яблоко Киру, я лег, перебирая пальцами высушенную солнцем траву.

– У индейцев есть традиция: один подвиг – одно перо.