Тот момент - [61]

— Та-дам, — наконец говорит мама, поворачиваясь ко мне и улыбаясь. Палатка готова. Вышло немного криво, да и неважно.

— Отлично, — хвалю я.

— Давай залезем и немного остынем, — говорит мама, ей явно жарко. Я приседаю и иду за ней внутрь. Палатка на трех персон. Я не знаю, почему их так называют, никогда не видел, чтобы какие-то персоны делили палатку, но, возможно, так бывает.

Мама ложится и хлопает рядом с собой по простыне, и я присоединяюсь к ней, чтобы пообниматься. Мамины объятия — лучшее, что есть на свете, хотя я не могу никому об этом сказать, потому что мне вроде как уже много лет для обнимашек. Но здесь все нормально, тут нет идиотов из школы, я могу делать все что хочу и не беспокоиться, что они скажут.

— Иногда мне хочется, чтобы мы остались здесь навсегда, только ты и я, в палатке. — Сначала мне кажется, что я сказал вслух то, о чем думал, но потом я понимаю: говорила мама.

— Мне тоже.

Она улыбается и убирает прядь волос с моих глаз.

— Мы могли бы просто гулять и сидеть ночью у костра, и нам не о чем было бы беспокоиться.

— Тогда почему бы нам так не сделать? — спрашиваю я.

— Не знаю, Финн. Проблема взрослого человека в том, что в конечном счете ты делаешь то, что от тебя ожидают, а не то, чего хочешь сам.

— Тогда я не хочу становиться взрослым.

— Я тебя не виню, — говорит она. — Возраст сильно переоценивают. Действительно глупо: первые восемнадцать лет жизни ты мечтаешь стать взрослым, а остальную часть времени желаешь снова вернуться в детство.

— Но здесь мы можем быть теми, кем хотим, верно?

— Да, — говорит она, обнимая меня крепче. — Мы можем быть такими, какие мы есть. Вот почему я хотела сюда приехать.

— А где наш завтрак? — спрашиваю я. — Я есть хочу.

Мама улыбается, садится и снова начинает рыться в своем рюкзаке. Она достает каждому по два батончика мюсли и банану.

— Держи. Еще я прихватила нам обед. Бутерброды с морковью и хумусом или сыром и помидорами. Выбирай.

Я улыбаюсь ей, хотя знаю, что оба сэндвича из черного хлеба с отрубями. Я предпочитаю белый хлеб, но ем его только тогда, когда хожу на детские праздники, что бывает не очень часто, так как большинство ребят меня не приглашают.

— Спасибо, — говорю я, стараясь не выказать, как надеялся, что она всего лишь притворилась, будто не захватила «особой» еды. Мы вместе сидим и завтракаем. Мама закатала клапан палатки, чтобы мы могли смотреть на деревья.

Такое чувство, что сейчас мы остались одни во всем мире, и мне это нравится. Но я также знаю: папа, должно быть, уже вернулся с велосипедной прогулки и обнаружил, что мы пошли в поход без него.

— Что ты сказала папе в записке? — спрашиваю я.

Мама вздыхает, прежде чем ответить.

— Мы пошли в поход, потому что нам обоим нужен отдых.

— Отдых от чего?

— От всего.

— Ты сказала ему, куда мы идем?

— Нет, — признается она, глядя в землю.

— Почему нет?

— Иногда, Финн, людям полезно побыть наедине с собой, чтобы попытаться разобраться в своих мыслях.

— Ты думала, он придет за нами и попытается меня вернуть, да?

Мама поворачивается ко мне.

— Ты заболел от стресса, Финн. Вот почему тебе стало плохо прошлой ночью. Это несправедливо, что ты оказался в центре конфликта. И единственный способ вытащить тебя — увезти куда-нибудь, где нас никто не побеспокоит.

— А почему папа тебе не позвонил? Он, должно быть, уже дома.

Мама снова тяжело вздыхает.

— Он не позвонил мне, потому что я не взяла с собой телефон.

Я смотрю на маму. По тому, как она это сказала, стало ясно: мама оставила сотовый преднамеренно, а не забыла его или что-то в таком роде. На самом деле ее план куда масштабнее, чем я думал.

— Мы сбежали, да?

— Я так об этом не думаю, Финн. Я просто пыталась сделать то, что лучше для тебя в очень сложной ситуации.

— Я пойду в школу в понедельник?

— Тебе решать. Если да, папа договорился о встрече с миссис Рэтклифф, и они смогут прямо оттуда послать тебя на экзамены. Если ты не возражаешь, я отвезу тебя домой завтра вечером. В противном случае мы вернемся в четверг вечером, когда все закончится. Выбирай сам.

Я еще раз смотрю на маму. Не думал, что она способна разработать такой план. Я никогда раньше не слышал, чтобы гомеопат или ароматерапевт ударялся в бега.

У меня в животе творится множество странных вещей.

Как будто организм не знает, испугаться ему или обрадоваться. Стоит подумать, что скажут папа и миссис Рэтклифф, если в понедельник мы не придем в школу, кишки будто готовы взорваться. Поэтому я пытаюсь представить, что скажет Лотти, когда узнает, что я сбежал в знак протеста против экзаменов. Может, нам на дом и правда повесят мемориальную табличку, как она говорила. И тогда мы не сможем его продать, так что, возможно, мама и папа останутся вместе.

— Четверг, — шепчу я маме. — Поедем домой в четверг.

До. 12. Каз

Просыпаюсь в шесть тридцать. Мне больше не надо вскакивать на работу в субботу утром, но попробуйте объяснить это моим биологическим часам. Я явно настроена в это время заваривать чай и жарить блюда, независимо от того, требуется это или нет.

Мне снова приснился кошмар. Вторую ночь подряд. Мама стоит передо мной, размахивая утюгом. Ее волосы черно-белые, как у Круэллы де Виль. Терри прячется за мной, плачет и зовет маму. А она просто стоит и хлещет пиво, пока на плите за ней пузырится сковорода. Когда вода попадает на кухонную плитку, образуются слова «пустое место».