Тот момент - [50]

— Ничего подобного. Финн сегодня сказал, что единственный способ прекратить издевательства — стать как все.

— Может, это не так уж плохо.

— Шутишь?

— Это обычная тактика выживания. Ты не разрешаешь ему давать сдачи, так может, если он чуть смешается с толпой, его оставят в покое?

Мама издает нечто среднее между смешком и фырканьем.

— То есть, по сути, либо я смотрю, как мой сын теряет себя, лишь бы его не гнобили в школе, либо получу повестку в суд и буду доказывать, что я нормальная мать, иначе ты навсегда заберешь у меня Финна?

— Ты говоришь нелепицу.

— Правда? А как по мне — нет.

На мгновение наступает тишина. Я представляю, как мама стоит там и пытается не плакать. Хочу пойти туда и обнять ее, но станет только хуже, если они поймут, что я все это слушал, поэтому просто молчу. Когда мама наконец говорит, ее голос такой тихий, что я его почти не слышу:

— Я не понимаю, как ты мог с ним так поступить. Как мужчина, за которого я вышла замуж, мог сделать это с нашим драгоценным мальчиком.

Раздается звук, немного напоминающий собачий скулеж, затем я слышу шаги по плитке в холле и вверх по лестнице (уборная на нижнем этаже раньше была шкафом под лестницей, как тот, в котором жил Гарри Поттер, но когда мы сюда переехали, превратили его в туалет). Я еще долго сижу там, прежде чем смыть воду и подняться к себе.

Когда мама зовет меня к чаю, наши тарелки стоят на подносах, и она предлагает мне отнести их в гостиную и посмотреть телевизор. Обычно мне никогда не разрешают сидеть на диване и есть, глядя в экран (еще одна вещь, которая делает меня странным, ведь так поступают все дети в школе, даже Лотти).

Я хочу обнять маму, но, судя по ее виду, это может стать последней каплей.

— Где папа? — спрашиваю я вместо этого.

— В кабинете. У него работа. Он уже поел.

Я знаю, что это ложь, но все равно киваю, беру свой поднос и следую за ней в гостиную.

— Посмотрим «Люблю ваш сад»? — спрашиваю я. Мы записали последний выпуск, но я его еще не видел.

Она кивает и слегка улыбается. Мы садимся, я беру пульт и включаю телевизор. Как только вижу Алана Титчмарша, мне становится немного лучше. Надеюсь, маме тоже. Алан Титчмарш лучше, чем обезболивающее, ведь его даже колоть не надо. Во время просмотра мы молча пьем чай. Мне больше всего нравится то, что они строят мостик через пруд. В конце передачи старушка, которая ухаживала за своим мужем до его смерти и теперь все свое время проводит, помогая другим, открывает глаза и видит сад, заливается слезами и не может говорить. Смотрю на маму, она тоже плачет.

— Прекрасный сад, не правда ли? — говорю я, поглаживая ее по мягкой руке.

— Да, — отвечает она. — Правда.

Потом я дожидаюсь, когда мама уходит принимать ванну, а папа — смотреть новости по телевизору, и крадусь на кухню.

Мамина сумка на том же месте. Я засовываю в нее руку и сразу нахожу письмо. Не понимаю, почему взрослые так паршиво прячут вещи. То же самое и с рождественскими подарками. Почти все в моем классе находят свои подарки до Рождества, потому что мамы или папы каждый год прячут их в одном и том же месте. Даже белки сообразили рассовывать желуди по разным. Вообще, людьми должны править белки, потому что они умнее. Думаю, я хотел бы жить в мире, где правят белки, потому что, в отличие от взрослых, умею прятать вещи.

Вынимаю письмо и кладу его на кухонный стол, чтобы прочитать. В нем много длинных слов, которые я не понимаю, и постоянно упоминаются законы об опеке, а затем говорится: «Адвокат вашего мужа проинформировал меня, что его клиент будет подавать заявление на получение полной опеки и добиваться, чтобы в будущем вам запретили без его согласия принимать решения, касающиеся образования ребенка».

Папа действительно собирается это сделать. Он попросит суд, чтобы я все время жил с ним, хотя я сказал ему, что не хочу. Не понимаю, почему папа так поступает, у него много работы в офисе, и он не может присматривать за мной все время, а даже если бы мог, вряд ли у него получилось бы, потому что, в отличие от мамы, он не знает, как повеселиться и где все лежит.

А потом дохожу до конца письма и вижу ее. То, что, видимо, и расстроило маму. Дату рассмотрения дела о разводе. Четверг, восемнадцатое июля. У нас физкультура по четвергам. Я всегда считал, что это плохой день.

Все еще держу письмо в руке, когда папа заходит на кухню. Я смотрю на него, он смотрит себе под ноги.

— Я сказал, что не хочу с тобой жить, — говорю я.

— Финн, пожалуйста, позволь мне объяснить, — начинает папа, подходя ко мне.

— Нечего тут объяснять. Просто прекрати это, не заставляй маму плакать. Хочу, чтобы вы снова говорили счастливыми голосами.

— Боюсь, все не так просто, — качает головой папа.

— Сам говорил мне, что, когда нелегко, нужно просто больше стараться.

Лицо папы кривится так, будто я сильно отдавил ему ногу. Не собираюсь извиняться. Я бросаю письмо на стол и бегу наверх.

Добравшись до своей комнаты, беру книгу Алана Титчмарша о многолетниках и начинаю читать. Однако мне трудно сосредоточиться, и на двенадцатой странице я слышу, как сливают воду из ванны. Я не хочу сообщать маме, что прочитал письмо, или передавать наш разговор с папой, ей и так плохо, потому что она очень долго принимала ванну. Я моюсь два раза в неделю и лишь после напоминаний мамы. Сама она принимает душ каждый день, но иногда подолгу лежит в ванне, и, похоже, не ради чистоты. Думаю, мама так поступает, когда ей грустно, потому что потом от нее всегда пахнет маслами, которые она использует, чтобы сделать людей счастливыми. Только эффект недолгий, иначе ей не нужно было бы столько ванн.