Тот момент - [51]

Я просыпаюсь. Темно. На секунду я задаюсь вопросом, разбудил ли меня снова плач мамы, но стоит полная тишина. Через мгновение я понимаю, что проснулся, потому что меня тошнит. Хуже того, меня сейчас действительно вырвет. Сажусь в постели и каким-то образом нащупываю в темноте тапочки. Встаю и спешу в ванную, но не успеваю. Меня тошнит прямо у гостевой комнаты. Рвота все еще льется из моего рта, когда мама открывает дверь.

— Финн, милый, — ахает она и обнимает меня, хотя я весь грязный.

Я начинаю плакать. Ненавижу вкус рвоты. Противно, что она вообще выплеснулась из меня. А хуже всего — попала на волосы, хотя меня рвало вниз, а не наверх. Похоже, ей на гравитацию плевать.

— Идем, вымоем тебя, — воркует мама. Ее голос теплый и нежный, окутывает меня, точно мягчайшее полотенце.

Она ведет меня в ванную, расстегивает мою пижаму и снимает ее. Кусочки рвоты едва не отваливаются, но она ловит их рукой. Не знаю, как мамы так умеют. Из меня никогда не выйдет мама. Если бы мой ребенок заболел, я бы с воплями убежал подальше. Берусь за мамины плечи, она снимает с меня пижамные штаны и бросает одежду в ванну.

Затем наливает немного воды в стакан и протягивает мне.

— Прополощи рот.

Сплевываю в раковину. Мама дает мне мою зубную щетку с уже выдавленной пастой. Старательно чищу зубы, сплевываю и повторяю, пока не избавляюсь от вкуса.

— Она в моих волосах, — говорю я, тихонько всхлипывая. — Я чувствую ее в волосах.

— Знаю, поэтому мы сейчас быстро примем душ, — отвечает мама. Почему «мы», ведь папы здесь нет. Насколько помню, он никогда не убирал за мной рвоту. Понятия не имею, что будет, если я заболею, когда буду жить с ним. Может, мне придется самому приводить себя в порядок.

Мама включает душ, выставляет нужную температуру, и я захожу в кабинку. Я сам принимаю душ с девяти лет, но мама не уходит, и я не возражаю. Она оставляет дверь немного приоткрытой, берет насадку для душа и сначала вымывает всю рвоту из моих волос. Затем вооружается бутылкой шампуня и начинает намыливать мне голову.

Приятно ощущать, как ее пальцы массируют кожу головы. Я закрываю глаза, отчасти чтобы не попал шампунь, а отчасти потому, что приятно не думать ни о чем другом. Мне кажется, я слышу, как она поет, пока меня моет, но, когда на секунду открываю глаза, вижу, что мама молчит, так что это, должно быть, просто воспоминание. Пусть и хорошее.

Я выхожу из душа, и она укутывает меня мягким полотенцем. Мне ничего не нужно делать; мама вытирает меня насухо, словно ожившая сушилка в бассейне.

— Ну вот, — говорит она. — Сейчас быстро включим фен, а затем уложим тебя спать.

Она ведет меня мимо лужи на лестничной площадке обратно в мою комнату. Вручает мне фен, пока сама достает чистую пижаму. Я натягиваю штаны, внезапно снова хочу спать; мама застегивает на мне верх и укрывает одеялом.

— Засыпай, — говорит она, садясь на край кровати и гладя меня по голове.

— Я не хочу жить с папой, — признаюсь я.

— Ты и не должен. Я этого не допущу.

— Ты втайне занималась кикбоксингом?

Мама слегка улыбается.

— Нет, но я справлюсь. У меня есть план, и все будет хорошо. Я тебя люблю.

Она целует меня в лоб, выключает свет и тихо закрывает за собой дверь. Я лежу, теплый, чистый и усталый, и слушаю, как мама тихонько плачет, пока чистит ковер на площадке. Интересно, что у нее за план? Надеюсь, он не связан с йогой.

До. 10. Каз

Когда на следующее утро я приезжаю в психиатрическое отделение, мне говорят, что Терри отправили в палату для буйных. Выходит, ему плохо. Каждый раз его поначалу кладут именно туда. Из такой палаты домой не выпустят. Надо сперва полежать в обычной, прежде чем вас выпишут.

Терри, судя по всему, тоже не спал. Он сидит в кресле рядом с кроватью и, похоже, за ночь постарел лет на десять. Я пытаюсь подбодрить его, но брат смотрит прямо сквозь меня.

— Привет, милый, — говорю я, кладя сумку на пол. — Я принесла тебе еще одежды, потому что вчера вечером похватала самое основное.

Терри смотрит на сумку, затем снова на меня.

— Я не могу найти свой фонарик.

— Знаю. Он у полиции.

— Я хочу его назад. Мне нужно продолжать искать крыс.

— Я принесу, когда они закончат, — обещаю я.

— Ты теперь работаешь на них? — спрашивает он.

Я вздыхаю. Знаю, брат не в себе, но общаться с ним непросто. Я подхожу к окну.

— По крайней мере, на этот раз вид у тебя лучше, — говорю я, глядя на квадратную клумбу внизу.

— Мне понравилось смотреть на автостоянку, — признается Терри.

У меня получается улыбнуться. Мальчик, который мог назвать марку практически любой машины, никогда не уставал на них смотреть. Я снова поворачиваюсь к Терри.

— Когда позже придет врач, тебе нужно рассказать ему, как ты себя чувствуешь.

— А как я себя чувствую? — спрашивает Терри.

Я вздыхаю и возвращаюсь к нему.

— В каком ты состоянии? О крысах и всем таком.

— О кричащих девочках и шоколадной стружке, — отвечает он. Брат что-то помнит, хотя вряд ли понимает.

Я приседаю перед ним, чтобы ему не приходилось задирать голову.

— Они кричали из-за того, что ты сделал, Терри.

— Я спасал их от крыс.

Я качаю головой.

— Нет. Не было там крыс, Терри.

— Ты так говоришь, потому что стала одной из них. Мэттью говорит, что ты перешла на темную сторону. Тебе на меня наплевать.