Тот, кто виновен - [60]

— Эй, — прохрипела Йола. Голос был сиплым и каким-то чужим. — Я ничего тебе не сделаю, видишь. — Она указала на берцовую кость, проткнувшую штанину. — У меня дела не лучше, чем у тебя!

Зверь отреагировал на слова увещевания чем-то вроде хрюканья и сопения: как будто кто-то настраивал струны огромной гитары и при этом фыркал, как лошадь. В то же время самка кабана мотала головой и угрожающе показывала Йоле свои изогнутые вверх мощные клыки. Запах протухшей смеси пряностей становился интенсивнее.

«Он потеет», — подумала Йола, не зная, что лучше: смотреть зверю в глаза или отвести взгляд.

Черт возьми, как же быть, когда стоишь напротив дикого кабана?

Неправильно — когда, сам истекая кровью, лежишь перед раненым зверем?

Перед кабаном, который, очевидно, мучился от сильной боли. Звуки, которые он издавал, были не только угрожающими, но в первую очередь страдальческими.

Йола судорожно пыталась собрать в самых дальних уголках памяти немногие обрывочные знания, которые отложила там во время уроков биологии. Дикие кабаны обычно не опасны и избегают людей. Проблемы возникают, только если мать вынуждена защищать свое потомство. И если кабан ранен, например, когда охотник неудачно попал в него.

«Ну, поздравляю!» — подумала она. В худшем случае она столкнулась сразу с обеими проблемами. Джекпот! — как сказал бы Штеффен. Он всегда так говорил, если случалось то, что ему не нравилось, например, когда он забывал спортивную форму или у велосипеда спускало шину.

«Блин, папа, где ты? Или мама?»

Она искала в глазах животного что-нибудь человеческое, какое-то тепло и понимание, но в его зрачках отражался лишь ее собственный страх, в сочетании с тем, что было ей свойственно и что ее тренер по карате называл инстинктом киллера: «Абсолютная воля подчинить себе противника».

— Пожалуйста, не делай мне ничего! — прошептала она, когда кабан наклонил голову, как бык, который берет разбег, чтобы проткнуть тореро.

«Это красная тряпка» — так однажды сказал ее папа, Макс, который не был ее родным отцом, но которого она любила больше всего на свете, сколько бы ее из-за этого ни дразнили в классе ублюдком. Она бы все отдала за то, чтобы оказаться сейчас у него на коленях и слушать сумасшедшие истории, которые он постоянно выдумывал. Например, о девочке и злом кабане; о магическом защитном круге, который эта девочка могла начертить вокруг себя и в который дикому животному не войти.

Да, самое то сейчас.

Но папы нет, и он не расскажет никакой истории, и уж тем более не существует никакого магического круга. А что касается границ, скорее это она перешла черту и попала в запретную зону, из которой животное ее сейчас прогонит во что бы то ни стало.

Йола не могла объяснить почему, но она чувствовала, что лежит в запретной зоне. Зверь чуял кровь, чужую кровь, и, наверное, думал, что раненый непрошеный гость виноват и в его собственных мучениях. А может, все это ерунда; может, животные вообще не думают. Возможно, эта металлическая штука в брюхе просто свела его с ума.

Одно Йола знала наверняка: ей нужно убраться отсюда. И как можно быстрее, прежде чем дикий кабан бросится на нее и воткнет клыки ей в лицо.

Осторожно, чтобы не спугнуть готового к атаке зверя резким необдуманным движением, она подтянула к себе здоровую ногу и задумалась, как бы изловчиться и встать, не опираясь на сломанную голень.

Не получится.

Резкие пронзительные крики огласили весь лес и спугнули двух бакланов у Йолы над головой примерно в тот момент, когда кабан раскрыл пасть.

Глава 51

МАКС

Как и обещал Фиш, наш путь пролегал по бесконечному лабиринту узких проходов, неосвещенных туннелей и шахт, где нам частично приходилось ползти, по недействующей вентиляционной системе до решетки стока ливневой канализации — мы прыгнули в воду, которая доходила нам до бедер.

Фиш с Виолой шли впереди, за ними следовали Космо и Фрида, а я был замыкающим. Не будь карманного фонарика, который Фиш сорвал со стены бункера, нам пришлось бы пробираться в кромешной темноте через шахты, воняющие болотом и выгребной ямой.

— У меня агорафобия, — услышал я слова Фриды, когда затопленный водой туннель перешел в еще более узкий проход с изогнутыми стенами из клинкерного кирпича.

— Вы имеете в виду клаустрофобию, — серьезно поправил ее Фиш. — Агорафобия — это боязнь открытых пространств.

— А открытая рана — это то, что ты сейчас схлопочешь, — сказал ему Космо.

У меня тоже чесались пальцы, так мне хотелось треснуть этого говнюка, хотя бы стволом пистолета, который я старался держать как можно выше над водой. Но как и Космо, я знал, что не лучшая идея избивать до потери сознания единственного проводника, который ориентировался здесь внизу. Поэтому мы побороли наше отвращение, наши страхи и нашу злость и в конце концов оказались перед маленькой деревянной дверью с тяжелой железной оковкой черного цвета, которая напоминала вход в какой-то винный погреб.

Наша одиссея завершилась так же странно, как и началась, в самом неожиданном месте — более сильного контраста тому, что мы только что преодолели, сложно придумать — на пляже.

Точнее говоря, на причале для яхт. Дверь, через порог которой мы друг за другом вышли на свободу, открылась прямо под причальным мостиком, в нескольких шагах от воды.