Тот, кто стоит за плечом - [11]

– Со всеми вытекающими!..

Лиля фыркнула. Потом задумалась.

– Нет, к сексу я еще не готова, – заключила она наконец.

– А раз не готова, то и нечего парня провоцировать, – голосом строгой дуэньи сказала Полина. – Чем больше ты будешь ему позволять, тем быстрее он тебя бросит.

– Ну да, наверное, так… А чего делать-то? Знаешь, я вот даже не представляю, как в понедельник в школу приду, как в глаза ему посмотрю…

– А тут и представлять нечего. Веди себя так, будто ничего не случилось. И даже более того – будто ты к нему совершенно равнодушна.

– А… А это его не отпугнет?

– Да наоборот! Еще сильнее к тебе привяжет. Как моя сестра говорит, это лучшая политика. Называется «пойди сюда – пошел отсюда». Действует на убой. Поняла?

– Угу, – проговорила Лиля после паузы.

4

Выходные пролетели, словно миг, и вот уже противный писк мобильного побуждал покинуть постель и идти на ненавистную работу. И проблема была вовсе не в том, чтобы заставить себя встать еще до рассвета – Марату не привыкать к дисциплине, – нет, проблема в другом. Вспомнив об этом, Марат заскрипел зубами.

– Я еще отомщу! – поклялся он себе, как клялся этот год едва ли не каждое утро.

Эта клятва и еще свернувшаяся в груди тугой пружиной злость придавали ему силы.

Марат отшвырнул одеяло, одним прыжком вскочил с кровати и принялся за свои утренние упражнения. Наклоны, отжимания, гантели… Он не давал себе спуска, и не зря – большое зеркало отражало крепкого мужчину с накачанным «кубиками» прессом, мускулистыми руками и ногами, еще молодого – под тридцать, – с красивым лицом, главным украшением которого были чуть раскосые тигриные глаза, с подстриженными коротким ежиком темными волосами.

Выполнив свою программу-минимум, Марат принял душ, выпил дежурную чашку кофе, глядя в темное еще окно, натянул ненавистную форму и отправился на пост.

Две тысячи четырнадцатая школа, в которой он нес нелегкую службу охранника, являлась его персональной тюрьмой или, если выразиться точнее, трудовым лагерем. Еще совсем недавно он занимал вполне хорошее и, казалось, стабильное положение. Еще совсем недавно он не только распоряжался собой сам, но и имел зависимых, старательно заглядывающих в глаза подчиненных. Такое положение Марату чрезвычайно нравилось, и он чувствовал себя кем-то наподобие азиатского царька, самовластного в пределах своих владений. Деньги, бабы, дурь… все было у его ног – только изволь нагнуться, чтобы поднять. И вот в один день все изменилось.

«Ты будешь жить, сучонок, – будто наяву, слышал он бесстрастный, а оттого еще более страшный голос Шефа. – Но еще пожалеешь о том, что облажался. Придется очень потрудиться, чтобы загладить свою вину».

И Марат заглаживал. Ненавидя весь белый свет, ежедневно переступая через собственную гордость.

Вот и калитка ненавистной школы. Поднявшись по ступенькам, он вошел в тяжелую дверь, отметился о принятии дежурства и заступил на пост.

Вскоре жидким ручейком потянулись первые ученики и учителя.

– Здравствуй, Марат! – зыркнула на него литераторша. – Смотри получше, чтобы дети сменку не забывали. На улице такая грязь!

– Конечно, Марина Евгеньевна. – Он вежливо, одними губами, улыбнулся.

Снежная Королева, как называли литераторшу в школе, величественно проплыла мимо. Между ней и Маратом существовало некое напряжение, и Марина Евгеньевна никогда не упускала случая походя нанести булавочный укол – мелкое, но болезненное унижение. В ответ на это охранник держал лицо и делал вид, будто его вовсе не задевают ее фехтовальные па. Да они его, в общем, и не слишком задевали, скорее они ему даже льстили. Кто-кто, а Марат, стопроцентный мужик, чувствовал, что литераторшу к нему тянет. Вот она и кочевряжится, строя козьи морды. Он было даже всерьез размышлял, а не переспать ли с ней, чтобы разрядить обстановку, но потом решил не связываться. Снежная Королева, по всему видно, баба вздорная, неудовлетворенная – как приклеится, потом с мясом не отдерешь. Ну уж нет, уж лучше держаться подальше. Пусть себе упражняется, он стерпит. Еще не такое стерпел…

Дверь в очередной раз заскрипела, и в школьном коридоре возникла сонная физиономия Мишки Гравитца.

– Салют, Гравитейшен, – приветствовал парня Марат, по-пионерски поднося руку к голове.

– Салют, Робеспьер! – отозвался тот привычной шуткой.

Робеспьером Марата прозвали с легкой руки Темки Белопольского. Не только из-за созвучия, но и за истинно революционную непримиримость к нарушению школьных правил.

Мишка Гравитц был одним из немногих, с кем Марат поддерживал нечто наподобие дружеских отношений. А получилось это вот как.

В первую же неделю после начала нового учебного года всем ученикам две тысячи четырнадцатой раздали вставленные в пластик картонные таблички с отпечатанной в типографии эмблемой школы и заставили подписать и наклеить фотографии. Как водится, нововведение вызвало кучу затруднений, посыпались глупые вопросы.

– А как писать: Катя или Екатерина?

– А отчество писать? – вопрошал какой-нибудь ушастый пятиклашка, сам от горшка два вершка.

– А можно, я кликуху напишу? – острил кто-то.

Как и во всех других школах Земли, клички в две тысячи четырнадцатой были в ходу с первого до последнего класса. С ними особенно не изощрялись, в основном они были образованы от фамилий. Например, Сазонов был Сазон, Полина Козлова – естественно, Коза. У Миши Гравитца образовалась нелегкая в произнесении кличка Гравитейшен, что, как известно, по-английски означает «гравитация», «притяжение». Он так гордился своей кликухой, что пользовался ею постоянно и в Интернете везде регистрировался только под этим ником.